Странствования по каменистым и болотистым пустыням Лапландии и теперь еще 
сопряжены с большими трудностями, лишениями и даже опасностями; несомненно, это 
одно из самых неприятных путешествий, какое можно предпринять в пределах 
Европейского материка. Значительная часть прежней Шведской Лапландии перешла 
теперь в русские владения и относится частью к Финляндии, частью, вместе с 
Кольским полуостровом, представляющим собою продолжение той же страны, к 
Архангельской губернии. Отличительная черта этого невеселого края – полное 
отсутствие всяких путей сообщения; зимою, правда, в них и нет надобности: олени,
 запряженные в легкие лапландские санки, проворно везут путешественника по 
глубокому снегу, сравнявшему все препятствия, куда угодно. Но летом страна 
представляет из себя хаотическую груду гранитных скал, погруженную в 
непроходимое болото. Наилучшие пути тогда – водные: многочисленные озера и реки 
испещряют всю страну, но горные реки обладают чрезвычайно быстрым течением и 
порожисты; лопари с отчаянной удалью и искусством спускаются по этим порогам в 
утлых лодчонках. Мириады мошек и комаров делают здесь летом существование 
совершенно невыносимым.
Едва ли общая картина этого края сколько-нибудь значительно изменилась с того 
времени, как полтораста лет тому назад по ней путешествовал молодой Линней. И 
теперь население Лапландии ничтожно; коренные жители ее, лапландцы, или лопари,
 – кочевой, полудикий народец финского племени, давно уже обращенный в 
христианство (хотя христианство их довольно сомнительной чистоты), живет 
отдельными группами, далеко раскинутыми в безбрежных лесах. Более культурное 
население – русские, финны, шведы – обитает только по окраинам страны, и то 
редкими оазисами.
При средствах, бывших в его распоряжении, и при состоянии страны, в которой он 
путешествовал, едва ли Линней мог собирать здесь сколько-нибудь значительные 
естественноисторические коллекции; вероятно, он ограничивался собиранием и 
записыванием всевозможных наблюдений и изучением местной флоры. Дорожный 
дневник, который он вел, остался, впрочем, неизданным; он напечатал, по 
возвращении, только статью о лапландской флоре («Florula lapponica»), и это был 
его первый напечатанный труд (1732 год). По возвращении из своего путешествия 
он вновь стал читать в Упсале лекции по минералогии и ботанике; его положение в 
университете соответствовало приблизительно положению теперешних 
приват-доцентов. У Линнея было достаточно слушателей, так что труд его 
оплачивался и он мог существовать своими лекциями. Но вскоре с ним случилась 
большая неприятность, оказавшая решающее влияние на его судьбу. Хотя Линней и 
прослушал курсы медицинских наук в Упсальском университете, но ученой степени у 
него не было. В шведских университетах тогда господствовал такой обычай: 
студенты, прослушавшие курс, ездили за границу для получения докторской степени 
в тамошних университетах. У Линнея решительно не было средств для поездки в 
Голландию, куда ездили обыкновенно медики за докторским дипломом, и он все еще 
оставался врачом непатентованным. Между тем, по уставу, человек, не имеющий 
ученой степени, не мог быть доцентом в университете, так что лекции, которые 
читал Линней, были не совсем законны. Факультет, очевидно, смотрел на это 
сквозь пальцы, принимая во внимание его знания, его бедность и влияние его 
покровителей, Рудберга и Цельзия. Но неожиданный успех молодого доцента начинал 
мозолить глаза его менее счастливым товарищам и соперникам, и один из них, 
Розен, адъюнкт медицинского факультета, возбудил вопрос о незаконности чтения 
лекций Линнеем. Раз вопрос был поставлен официально, пришлось его решить на 
почве формальности, и Линнею было воспрещено дальнейшее преподавание в 
университете. Это неожиданное несчастье повергло его в совершенное отчаяние, и 
у него произошла бурная сцена с Розеном, из которой мог возникнуть новый 
огромный скандал: Розен был членом факультета, и оскорбление, нанесенное ему 
Линнеем, могло бы быть раздуто до степени покушения на убийство, если бы в дело 
не вмешался старый покровитель его, Цельзий. Благодаря его влиянию инцидент был 
улажен, но двери Упсальского университета для Линнея закрылись окончательно.
Это был тяжелый удар. После таких долгих испытаний, таких тяжелых трудов Линней,
 только что начинавший чувствовать почву под ногами, уже приобретавший 
известность, снова очутился в переходном и неопределенном положении.
Летом 1734 года он путешествовал по Далекарлии, шведской провинции, знаменитой 
своими минеральными богатствами, во главе нескольких молодых людей, студентов, 
затеявших эту поездку с образовательной целью и пригласивших Линнея быть 
руководителем. В числе их были сыновья Рейтергольма, губернатора Далекарлии, и 
он взял на себя издержки Линнея по путешествию. Когда эта поездка окончилась, 
Линней временно поселился в Фалуне, главном городе той же провинции, и ему 
удалось здесь недурно устроиться. Он стал читать частным образом лекции по 
минералогии и пробирному искусству, и в этом городе, знаменитом своими медными 
рудниками, оказалось достаточное число желающих слушать лекции молодого 
ученого; кроме того, у него нашлась здесь медицинская практика. Но это 
сравнительное материальное довольство, которым Линней не был избалован раньше, 
не особенно его соблазняло: он не забывал о своем намерении поехать за границу 
и завоевать себе диплом, за неимение которого с ним так обидно поступили в 
Упсале.
Вскоре с Линнеем случилось происшествие, давшее окончательный толчок его 
решению. В Фалуне он познакомился с городским врачом Мореусом, человеком 
образованным, крайне преданным своему делу и обладавшим хорошими средствами. У 
него было две дочери, и старшая из них, Сара-Лиза, завоевала сердце великого 
реформатора науки; убедившись вскоре в ее взаимности и получив согласие, Линней 
не без сердечного трепета обратился за согласием к ее отцу; отец – как много 
лет спустя Линней описывал не без юмора в письме к одному из своих друзей –