не более нравственны, чем лошади. Мы сдерживаемся только кнутом общества. Если 
бы сегодня общество сказало: "Воровство больше не наказывается", мы тотчас 
набросились бы на чужую собственность. Нас делает нравственными только страх 
полиции. Общественное мнение также в огромной степени определяет нашу так 
называемую нравственность. Не подлежит сомнению, что мы разве немногим лучше 
животных. В глубине нашего сердца мы признаем, что это верно; так не будем же 
лицемерами. Сознаемся, что мы не религиозны и не имеем права смотреть свысока 
на других. Все мы братья, и все сделаемся нравственными, когда осуществим 
религию. 
Если вы видели какую-нибудь страну, то вас могут потом разрезать на куски, но 
вы никогда не скажете самому себе, что не видели ее. Физическим насилием вы 
можете быть принуждены сказать это вслух, но сами будете знать, что это 
неправда. Совершенно также, если вы раз видели Бога и узнали религию более ясно,
 чем теперь видите внешний мир, ничто не будет в состоянии поколебать вашу веру.
 Тогда вы начнете верить. Это то, что разумеется в словах Евангелия: "Вера 
похожа на горчичное зерно". Тогда впервые вы познаете истину, так как сами 
станете истиной. 
Теперь возникает вопрос: Да может ли быть такое восприятие? – Вот самое 
существенное требование Веданты: "Осуществляйте религию. Не толкуйте о ней! Ее 
нужно видеть! Видеть собственными глазами, как бы это ни было трудно". "Он, 
древний Единый, скрылся в атоме и обитает в самых сокровенных тайниках каждого 
человеческого сердца! Мудрецы видели Его силой внутреннего зрения, и при этом 
становились выше всякой радости и всякого страдания, выше того, что мы называем 
добродетелью и того, что называется пороком, выше наших добра и зла, бытия и 
небытия. Так как тот, кто видит Его, познает Действительность". Что же тогда 
представляет собой идея о небе? – Это идея о счастье минус несчастье. Другими 
словами, то, чего мы желаем на небе, это все радости этой жизни без ее горя. 
Без сомнения, эта идея очень хороша; она приходит совершенно естественно, но 
представлять себе такое состояние – большое заблуждение, так как не может быть 
такой вещи, как абсолютное благо, ни такой, как абсолютное горе. 
Все вы слышали о том римском богаче, который, узнав, что у него осталось только 
около миллиона фунтов стерлингов, сказал: "Что же я буду делать завтра?" – и 
лишил себя жизни. Миллион фунтов был бедностью для него, но не для вас и не для 
меня. Для нас его было бы более чем достаточно на всю нашу жизнь. Что такое 
радость и что такое печаль? Это величины, постоянно уменьшающиеся и исчезающие. 
В детстве я думал, что для меня было бы верхом счастья стать извозчиком и 
постоянно ездить. Теперь я не думаю этого. Все мы должны стараться понять, 
какое наслаждение нам особенно дорого. Оно должно быть одним из последних 
заблуждений, от которых нам следует освободиться. Удовольствия каждого различны.
 Я видел человека, который был несчастен, пока не проглатывал порции опиума. 
Вероятно он думал и о небе, в котором почва состоит из опиума. Для меня это 
было бы очень плохое небо. В Арабской поэзии мы постоянно читаем о небесах, 
полных садов с текущими в них реками. Я большую часть жизни прожил в стране, 
где воды слишком много. Каждый год несколько деревень и тысячи жизней 
становятся ее жертвами: и в моем небе не было бы садов с протекающими по ним 
реками. У меня оно было бы сухой страной, в которой выпадает очень мало дождя. 
Даже в течение одной жизни понятие человека об удовольствии постоянно меняется. 
Когда молодой человек мечтает о небе, он думает о прекрасной жене. Дайте ему 
постареть, и он не пожелает жены. Мы создаем себе небо из наших потребностей, и 
с изменением последних меняется и наше небо. Если наше небо – такое место, где 
усилены все чувственные наслаждения, – небо, особенно желаемое теми, для кого 
эти чувственные наслаждения составляют самую цель существования, – мы не 
подвигаемся вперед. Немножко слез, немножко танцев и затем умереть, как собака? 
Какое проклятие вы призываете на голову человечества, когда говорите, что мы 
должны жаждать такого положения вещей! А между тем это именно то, что вы 
делаете, когда кричите о радостях этого мира, так как не знаете, что такое 
истинное наслаждение. 
Философия требует не отказываться от наслаждения, но знать, что такое 
наслаждение в действительности. Древнее небо Норманнов было место ужасных битв, 
где они сидели перед Одином. Они охотились на дикого медведя, а затем сражались,
 рубя друг друга на куски. Через несколько часов после таких сражений, их раны 
заживали, и они входили в зал, где стоял уже зажаренный медведь, и пировали. На 
следующий день дикий медведь оживал, и они снова охотились. Это понятие о небе, 
нисколько не хуже нашего, разве что наше немножко утонченнее. Мы тоже хотели бы 
охотиться за дикими медведями и приходить в место, где все наши настоящие 
удовольствия будут продолжаться, подобно тому, как они представляли себе, что 
на небе дикий медведь, после охоты на него, каждый день съедается, а на 
следующий день восстанавливается опять. 
Философия Веданты утверждает, что есть абсолютное блаженство, никогда не 
изменяющееся. Такое блаженство не может состоять в развлечениях и удовольствиях,
 которые мы имеем в этой жизни. В то же время Веданта доказывает, что все 
радостное в этой жизни есть проявление того внутреннего блаженства, потому что 
оно-то и есть единственное счастье в этой вселенной. Она заявляет, что в каждый 
момент мы уже наслаждаемся абсолютным блаженством, как бы оно ни было скрыто, 
неправильно понимаемо и извращено, так как всякое благо, блаженство и радость, 
в чем бы они ни проявлялись, и есть то абсолютное блаженство. Даже наслаждение, 
испытываемое вором, когда он обокрал кого-нибудь, то же абсолютное блаженство, 
обнаруживающееся в нем в помраченном и извращенном виде. Но чтобы это понять, 
мы должны пройти прежде через отрицание, отказаться от всего невежественного, 
от всего ложного, и тогда начнем познавать истину. Когда мы овладеем истиной,