жеве, а
потом прочитал свои стихи «Лунный свет». Госс всегда находил Верлена в самой 
лучшей
форме. Когда они встретились в Лондоне, Верлен был не менее учтив. Госс сказал 
ему, что
он похож на китайского философа. «На китайца, если хотите, — ответил Верлен, — 
но уж
точно не философа!»
Верлен потратил массу денег в кафе, особенно в «Cafe Francois I», где 
бельгийский
художник Анри де Гру видел его в 1893 году: «Он вечно улыбался во все лицо 
хитрой
улыбкой... Он был еще трезв, но перед ним стоял стакан великолепного зелья». 
Уже при
жизни Верлена его образ стал мифологизироваться; к примеру, Берген Эпплгейт так 
описал
его в книге «Песня абсентового цвета»: «Он как будто, пошатываясь, вышел со 
страниц
Петрония — неясное, нео- пределенное существо, наполовину зверь, наполовину 
человек,
истинный сатир...»
1893 год. Полуподвальное кафе, площадь Сан-Мишель, Париж. Воздух провонял 
табачным
дымом, смешанным с резким, кислым запахом абсента... Бледный, фиолетовый свет 
газовых
рожков сливается с красноватым отблеском большой масляной лампы, висящей сверху,
 бросая в
его стакан несколько сияющих лучей. Запавшие сверкающие глаза полувопросительно,

полуиспытующе смотрят в зеленоватую опаловую жидкость. Это взгляд человека, не 
вполне
уверенного, кто он — неподвижный взгляд лунатика, который станет удивленным в 
миг
пробуждения. У него есть все основания сомневаться, ибо в этот дьявольский 
кубок он вылил всю
свою юность, все состояние, весь талант, все счастье, всю жизнь.
Менее снисходительный портрет Верлена мы найдем в книге Макса Нордау
«Вырождение». Нордау считал «вырождение» псевдоклинической болезнью, поразившей
европейскую культуру, а Верлена — своим главным примером, не только из-за
«монгольской физиономии»* [Часто писали, что у Верлена китайские или 
монгольские
скулы и глаза.] и «безумной, необузданной похоти», или даже того, что он был
«припадочным алкоголиком», но прежде всего из-за мистической неясности и 
намеренной
«туманности» его стихов, часто не способных обозначить что-либо конкретное, с 
рифмой,
определявшей направление мысли. «Еще один признак умственной слабости — 
сочетание
абсолютно несвязанных существительных и прилагательных, которые намекают друг 
на
друга через бессмысленные блуждания ассоциаций или через сходность звучания». 
Нордау
считает это знаком того, что мы назвали бы шизоидным мышлением, хотя даже ему
приходится признать, что «под рукой Верлена [это] часто приносит чрезвычайно 
красивые
плоды», «Осеннюю песню» он даже хвалит за «волшебную печаль». Верлен знал о 
своей
плохой репутации. Иногда он бросал вызов: «Меня давно считают полным чудовищем..
.Я не
знаю известного человека без такого ореола — и наоборот». Иногда он занимал 
скорее
оборонительную позицию: «Я погубил свою жизнь и прекрасно знаю, что всю вину 
возложат
на меня. Могу ответить одно: я действительно родился под Сатурном...» В самые 
острые
моменты раскаяния он обвинял во всем абсент, уже упомянутый в конце его 
стихотворения,
адресованного Франсуа Коппе:
Moi, ma gloire n'est qu'une humble absinthe ephemere
Prise en catimini, crainte des trahisons,
Et, si je n'en bois pas plus, c'est pour des raisons*.
*[Моя слава — лишь жалкий эфемерный абсент, Выпитый тайно, со страхом
предательств, И если я его больше не пью, у меня на это есть причины (букв. пер.
)]
В «Исповеди» 1895 года Верлен совершенно раскаивался в своей зависимости от
абсента и дал незабываемый набросок более ранней манеры питья:
Да, целых три дня после похорон моей любимой кузины я жил пивом, и только пивом.
 Когда я
вернулся в Париж, словно мне не хватало несчастий, мой начальник стал читать 
мне нотации из-за
того, что я пропустил лишний день, и я сказал ему не соваться в чужие дела. Я 
запил; и, так как в
Париже пиво плохое, снова обратился к абсенту. Пил я его вечером и ночью. Утром 
и днем я
сидел в конторе, где моя вспышка не приб