“О, люди, живите рассудительно... заслуживайте себе бессмертие!” — 
восклицает Гермес, трижды великий Трисмегист. — “Наставник и водитель 
человечества, я поведу вас к спасению”. 
     Таким образом, древнейшие сектанты рассматривали Офита, агафодемона, как 
тождественного Христосу, — змий является эмблемой небесной мудрости и вечности, 
и в данном случае антитипом египетского Кнуфиса-змия. Эти гностики, самые 
ранние в нашей христианской эре, считали: 
     “Что верховный эон эманировал из себя других эонов; один из них, женского 
пола, Прунникос (похотливость, страстное желание) спустилась в хаос, откуда 
выбраться уже не могла; она повисла в среднем пространстве, так как была 
слишком зелеплена материей, чтобы вернуться выше; она также не могла упасть 
ниже, ибо там не было ничего родственного ее натуре. Тогда она родила своего 
сына Ильда-Баофа, Бога евреев, который, в свою очередь, произвел семь эонов или 
ангелов,182 которые создали семь небес”. 
     В это множество небес христиане верили с самого начала, так как мы находим,
 что Павел учит о их существовании и говорит о человеке, “восхищенном до 
третьего неба” [2 Коринф., XIII]. “От этих семи ангелов Ильда-Баоф закрыл все, 
что было выше его, чтобы они не узнали о чем-то выше, чем он сам.183 Они затем 
создали человека по образу своего Отца,184 но лежащего ничком и ползающего по 
земле, как червь. Но небесная матерь, Прунникос, желая лишить Ильда-Баофа силы, 
которой она неумышленно наделила его, вдохнула в человека небесную искру — дух. 
Немедленно человек встал на ноги, вознесся умственно за пределы семи сфер и 
прославлял Верховного Отца, Того, который выше Ильда-Баофа. Вследствие этого 
последний, полный зависти, обратил свои взоры на самый низший слой материи и 
зачал силу в форме змеи, которую они (офиты) называют его сыном. Ева, 
послушавшись его, как сына Бога, была уговорена вкусить от плода Древа Познания.
185 
     Это самоочевидный факт, что змий “Книги Бытия”, который появляется вдруг и 
безо всякого предварительного введения, должен быть анти-типом арх-дэва, чья 
голова есть Аш-Мог, “двуногий змий лжи”. Если бы библейский змий был лишен 
своих конечностей до того, как он искушал женщину, вводя ее в грех, то зачем 
было Богу накладывать на него такое наказание, как “ползать на своем брюхе”? 
Никто же не станет думать, что он до этого ходил на кончике хвоста. 
     Этот спор о верховенстве Иеговы между пресвитерами и отцами с одной 
стороны и гностиками, назареями и всеми сектами, объявленными еретическими, как 
последнее средство, с другой стороны, — длился до дней Константина и еще дальше.
 Что те своеобразные идеи гностиков о генеалогии Иеговы или о надлежащем месте, 
какое следует отвести Богу евреев в христианско-гностическом пантеоне, сначала 
не считались ни кощунственными, ни еретическими, видно из того расхождения во 
мнениях, каких придерживались по этому вопросу, например, Климент 
Александрийский и Тертуллиан. Первый, кто, как кажется, знал о Василиде больше, 
чем кто-либо другой, не усмотрел ничего еретического или порицаемого в 
мистических и трансцедентальных взглядах нового Реформатора. 
      “В его взглядах”, — говорит автор “Гностиков”, имея в виду Климента, — 
“Василид не был еретиком, т. е. новатором в отношении доктрин христианской 
церкви, а только теософским философом, который стремился выразить древние 
истины, в новых формах и, возможно, соединить их с новой верой, истинность 
которой он мог допустить без нужды отказа от старой, в точности так, как теперь 
обстоит дело у ученых индусов в наши дни” [410, с. 78]. 
     Не так было у Иринея и Тертуллиана.186 Главные труды последнего против 
еретиков были написаны после его отделения от католической церкви, когда он 
встал в ряды ярых последователей Монтана, и эти труды кишат нечестивостью и 
фанатичными предрассудками.187 Он преувеличивал каждое гностическое мнение, 
доводя его до чудовищной нелепости, и его аргументы не обоснованы на 
принудительном рассуждении, а только на слепом упрямстве фанатика-приверженца. 
Обсуждая Василида, “благочестивого, богоподобного теософского философа”, каким 
его считал Климент Александрийский, Тертуллиан восклицает: 
      “После этого Василид, этот еретик, сорвался с цепи.188 Он утверждал, что 
существует Верховный Бог по имени Абраксас, которым был создан Разум, 
называемый греками Ноус. Из нее эманировало Слово; из Слова — Провидение; из 
Провидения — Сила и Мудрость; из этих двух опять — Силы, Господства189 и Власти 
произошли; отсюда бесконечные творения и эмиссии ангелов. Среди самых низших 
ангелов, действительно, и тех, кто строили этот мир, он помещает последним из 
всех бога евреев, в котором он не признает самого Бога, утверждая, что это 
только один из ангелов” [484]. 
     Равно бесполезно было бы ссылаться на непосредственных апостолов Христа и 
указывать, что в своих спорах они утверждали, что Иисус никогда не делал 
никакого различия между своим “Отцом” и “Господом Богом” Моисея. Ибо 
“Clementine Homilies”, в которых встречаются величайшие аргументы по этому 
поводу, приведенные в спорах, якобы состоявшихся между апостолом Петром и 
Симоном Волхвом, — так же, как теперь доказано, ошибочно приписаны 
Клименту-римлянину. Этот труд, если он написан каким-то эбионитом — как об этом 
вместе с другими комментаторами190 заявляет автор “Сверхъестественной 
религии” — должно быть, написан или значительно позднее Павлова периода, к 
которому его обычно относят, или же этот спор о тождественности Иеговы с Богом, 
“Отцом Иисуса”, был искажен более поздними вставками. Этот диспут в самой своей 
сущности антагонистичен ранним доктринам эбионитов. Последние, как показано 
Епифанием и Теодоретом, были прямыми последователями секты назареев191 (сабеян),
 “учениками Иоанна”. Он недвусмысленно говорит, что эбиониты верили в эонов 
(эманации), что назареи были их наставниками, и “каждый заражал других своей