отцом был бог Аполлон. Даже благовещение ангела Иосифу “во сне” христиане 
скопировали от сообщения Аполлона Аристону, мужу Периктионы, что ребенок, 
который родится от нее — отпрыск этого бога. Точно также про Ромула говорили, 
что он сын Марса от девы Реи Сильвии. 
     Обычно все писатели-символисты полагают, что офиты были признаны виновными 
в практиковании самых безнравственных обрядов в течение своих религиозных 
собраний. То же самое обвинение было выдвинуто против манихейцев, 
карпократийцев, Павловцев и альбигойцев, короче говоря, против каждой 
гностической секты, имевшей дерзость претендовать на право думать самой за себя.
 В наше время 160 сект Америки и 125 сект Англии не подвергаются так часто 
подобным обвинениям; времена изменились, и даже когда-то всемогущему 
духовенству приходится или придерживать свой язык или доказывать свои 
клеветнические обвинения. 
     Мы тщательно просмотрели труды таких авторов как Пейн Найт, К. У. Кинг и 
Олохаузен, которые пишут по затронутой нами теме; мы пересмотрели объемистые 
тома Иринея, Тертуллиана, Созомена, Теодорета и ни в одном из них, за 
исключением Епифания, мы не нашли каких-либо обвинений, обоснованных на 
свидетельствах непосредственного очевидца. “Говорят”, “некоторые говорят”, “мы 
слышали” — вот обычные и неопределенные выражения, какими пользуются церковные 
обвинители. Один только Епифаний, на чьи труды во всех таких случаях ссылаются, 
кажется, хихикает от восторга, когда берет пику наперевес. Мы вовсе не 
намереваемся брать под защиту секты, которые наводнили Европу в одиннадцатом 
веке и породили самые удивительные вероисповедания; мы ограничиваемся защитой 
только тех христианских сект, теории которых обычно группируются под общим 
родовым названием гностицизма. Это те, которые появились немедленно после 
утверждаемого распятия и существовали до тех пор, пока почти все не были 
истреблены под суровым гнетом законов Константина. Величайшею их виною были их 
синкретические взгляды, ибо не было другого такого периода в мировой истории, 
когда у истины было бы еще меньше шансов на победу, чем в тем дни подделок, лжи 
и умышленной фальсификации фактов. 
     Но прежде, чем нас принудят поверить этим обвинениям, не будет ли нам 
позволено осведомиться, что представляют исторические личности их обвинителей? 
Начнем с вопроса, на каком основании Римская церковь претендует на 
превосходство своих доктрин над доктринами гностиков? Несомненно — на 
апостолической преемственности. Эта преемственность по традиции установлена 
непосредственным апостолом Петром. А что, если это окажется выдумкой? Ясно, что 
тогда вся надстройка, державшаяся на этой единственной воображаемой опоре, 
упадет с громадным грохотом. А когда мы проводим тщательное исследование, мы 
обнаруживаем, что тут от нас требуется поверить единственно слову Иринея — 
Иринея, который не привел ни одного веского доказательства в подтверждение 
своему заявлению, которое он так нагло выдвинул, и который для этого прибег к 
бесконечным подделкам. Ни своих данных, ни своих утверждений он не подтверждает 
никакими доказательствами. У этой смирнской знаменитости даже не было грубой, 
но искренней веры Тертуллиана, ибо он противоречит сам себе на каждом шагу и 
поддерживает свои утверждения только острой софистикой. Хотя он, несомненно, 
был человеком проницательнейшего ума и большой учености, он не боится даже, в 
некоторых из своих утверждений и аргументов, показаться идиотом в глазах 
потомства, лишь бы ему “совладать с ситуацией”. Высмеиваемый и припираемый к 
стене на каждом шагу своими проницательными и не менее учеными противниками, 
гностиками, он смело прикрывается щитом слепой веры и в ответ на их 
безжалостную логику прибегает к мнимому преданию, которое сам же выдумал. Рибер 
остроумно замечает: 
      “Когда мы читаем его несоответствующее использование слов и предложений, 
мы могли бы прийти к заключению, что он — сумасшедший, если бы не знали, что он 
нечто другое” [417, с. 188]. 
     Этот “святой отец” во многих примерах оказался настолько нагло лживым, что 
ему противоречит даже Евсевий, более осторожный, если и не более правдивый, чем 
он сам. Он вынужден к этому перед лицом неопровержимого свидетельства. Так, 
например, Ириней утверждает, что Папий, епископ Иерополиса, был 
непосредственным слушателем Св. Иоанна [162, кн. V, XXXIII, 4], и Евсевий 
вынужден показать, что Папий никогда не претендовал на это, а просто заявил, 
что он получил свое учение от тех, кто знали Иоанна [479, III, c. 39]. 
     По одному пункту гностики взяли верх над Иринеем. Они вынудили его одною 
только боязнью несообразности к признанию их каббалистической доктрины 
искупления; не будучи в состоянии ухватить ее в ее аллегорическом значении, 
Ириней представил ее, совместно с христианским богословием, как мы находим ее 
теперь в нынешнем состоянии “первородный грех против Адама”, — учение, которое 
привело бы Петра в набожный ужас, если бы он еще был жив. 
     Следующим поборником распространения апостолической Преемственности 
является Евсевий сам. Лучше ли слово этого армянского отца, чем слово Иринея? 
Давайте посмотрим, что говорят о нем наиболее компетентные критики. И прежде 
чем мы полностью перейдем к современным критикам, мы могли бы напомнить 
читателю о тех оскорбительных выражениях, с какими нападает на Евсевия Георгий 
Синцелл, вице-патриарх Константинопольский (восьмого века), за его наглую 
фальсификацию египетской Хронологии. Мнение Сократа, историка пятого века, не 
более лестно. Он безбоязненно обвиняет Евсевия в извращении исторических дат, 
чтобы угодить императору Константину. В своем хронографическом труде, прежде 
чем приступить к фальсификации синхронистических таблиц самому, с целью придать 
хронологии Священных Писаний более достоверный вид, — Синцелл кроет Евсевия 
изысканнейшей площадной руганью. Барон Бунзен проверил справедливость, если и