божества. Однако, этот “Господь-Бог”, который по его собственному признанию, 
становится Иеговой только в 6-ой главе “Исхода” (стих 3), — подвергается 
потрясающему испытанию своей подлинности в “Книге Бытия” [XXII, 14], где, 
согласно этому, данному откровением, стиху, Авраам строит алтарь для Иегова-ире.
 
     Поэтому казалось бы лишь естественным установить различие между 
таинственным богом ???, принятым от отдаленнейшей древности всеми, кто 
разделяли эзотерическое знание жрецов, и его фонетическими двойниками, которым 
офиты и другие гностики, как мы видим, оказывали столь малое почитание. Раз 
обременившись, подобно Азазелю пустыни, грехами и беззакониями еврейского 
народа, христианам теперь тяжело признать, что те, кого они считали “Богом 
избранным народом” — их единственными предшественниками по монотеизму — были до 
весьма-таки позднего периода такими же идолопоклонниками и многобожниками, как 
их соседи. В течение долгих веков хитрые талмудисты избегали этого обвинения, 
прячась за мазоретской выдумкой. Но, как и во всем другом, истина наконец 
обнаружилась. Мы теперь знаем, что Ихох ддолжен читаться Иахо и Иах, но не 
Иегова. Еврейское Иах есть просто Иакх (Вакх) мистерий; это Бог, “от которого 
ожидалось спасение души — Дионис, Иакх, Иахо, Иах”.382 Аристотель был прав, 
когда он сказал: 
      “Ион  был Ормазд и Ахриман Плутон, ибо Бог неба, Ахура-мазда, разъезжает 
на колеснице, за которой следует Конь Солнца”.383 
     А Данлэп цитирует [Псалтырь, LXVII, 5], гласящее: 
          “Славь его, по имени Иакх (). 
       	   Кто едет по небу, как на коне”, 
и затем показывает, что “арабы изображают Иак (Иакх) в виде коня. Это Конь 
Солнца (Дионис)” [94, с. 64, 67, 78]. “Он объясняет”, что Иах есть смягчение от 
Иакх кх и  х обмениваются; так с смягчается в х. Евреи выражают идею ЖИЗНИ как 
посредством кх, так и х, и кхиакх — быть, и хиах — быть, Иакх, Бог Жизни, Иах, 
“Я есмь” [141, с. 21]. Тут мы очень кстати можем повторить следующие строки 
Авсония: 
      “Древние называли меня Вакхом; в Египте считали меня Озирисом; 
      Мусиане именовали меня Пх'анаксом; в Индии почитали меня Дионисом; 
      Римские мистерии называли меня Либером; арабское племя — Адонисом!” 
     А “избранный народ” — Адони и Иеговой, — можем мы добавить. 
     Как мало философия древней тайной доктрины была понята, иллюстрируется 
зверскими преследованиями тамплиеров Церковью, и обвинениями их в 
дьяволопоклонстве под видом козла-Бафомета! Не углубляясь в старинные масонские 
мистерии, — нет такого масона (мы подразумеваем тех, кто что-нибудь знают), 
который не имел бы понятия об истинном отношении, которое Бафомет имеет к 
Азазелю, козлу отпущения в пустыне,384 чей характер и значение совершенно 
извращены в христианских переводах. 
      “Это страшное и почитаемое имя Бога”, — говорит Ланци,385 библиотекарь 
Ватикана, — “посредством пера составителей библейских глоссариев превращено в 
дьявола, в гору, в пустыню и в козла”. 
     В “Королевской масонской энциклопедии” Маккензи [526] автор весьма 
правильно замечает, что “это слово следовало бы разделить на Азаз и Эл”, ибо 
      “оно означает Бога Победы, но здесь оно употреблено в смысле породителя 
Смерти в противоположение Иегове, породителю Жизни; последний получал в 
качестве приношения мертвого козла”.386 
     Индусская Троица составлена из трех персонажей, которые обратимы в одно. 
Тримурти — едина и в своей абстрактности неделима; и все же мы с самого начала 
видим, как имеет место метафизическое разделение, и в то время как Брахма, хотя 
и коллективно представляющий трех, остается за кулисами, Вишну является 
Жизнедателем, Творцом и Сохранителем, а Шива — Разрушителем и порождающим 
Смерть божеством. 
      “Смерть Жизнедателю, жизнь Смерть дающему. Эта символическая антитеза 
велика и прекрасна”, — говорит Глиддон.387 
     “Deus est Daemon inversus” каббалистов теперь становится ясным. Именно, 
лишь сильное и жестокое желание вытравить последние остатки старых философий 
путем извращения их смысла, из-за боязни, что собственные догмы по праву будут 
приписаны их отцовству, толкает католическую церковь на продолжение такого 
систематического преследования гностиков, каббалистов и даже сравнительно 
невинных масонов. 
     Увы! увы! Как мало божественного семени, широко разбросанного рукою 
кроткого иудейского философа, выросло и принесло плоды! Он, кто сам так 
остерегался лицемерия, предостерегал от публичных молитв, выказывая такое 
презрение к каждому показному выявлению этого, если бы он мог бросить печальный 
взор на землю из областей вечного блаженства, — он увидел бы, что это семя не 
упало ни на бесплодный камень, ни на обочину дороги. Нет, оно пустило глубокий 
корень в наиболее плодоносную почву — в почву, удобренную изобильно ложью и 
запекшейся человеческой кровью! 
      “Ибо, если верность Божия возвышается моей неверностью к славе Божией, за 
что еще меня же судить как грешника?” — наивно спрашивает Павел, лучший и 
искреннейший изо всех апостолов. И затем он добавляет: “И не делать ли нам зло, 
чтобы вышло добро?” [Римлянам, III, 7-8]. 
     И этому признанию нас просят верить, как непосредственно 
Боговдохновенному! Этим объясняется, если и не оправдывается изречение, 
принятое впоследствии церковью, что “обман и ложь являются актами добродетели, 
когда применением этих средств можно способствовать интересам церкви”.388 Это 
правило поведения в полнейшем его значении было применено завершенным