“Поскольку дело касается меня”, — говорит мистер Гёксли, — “уважаемый 
прелат мог диалектически разнести мистера Конта в куски, насколько мое изучение 
характернейших черт позитивной философии позволяет судить, я не нахожу в ней 
почти никакой научной ценности, а нахожу много такого что совершенно 
противоречит самой сущности науки как все в ультрамонтанистическом католичестве.
 В сущности, философию Конта можно сжато охарактеризовать как католицизм минус 
христианство”.
     Далее Гёксли даже впадает в гнев и начинает обвинять шотландцев в 
неблагодарности за то, что они допустили архиепископа совершить ошибку — 
признать Конта основателем философии, которая по праву принадлежит Юму. 
      “Этого достаточно, — восклицает профессор, — чтобы заставить Давида Юма 
перевернуться в гробу, что здесь, почти на расстоянии человеческого голоса от 
его дома, заинтересованная аудитория слушала без тени возражения, как его 
наиболее характерные доктрины приписываются французскому писателю, родившемуся 
на 50 лет после него, и в чьих отчаянно скучных и многословных страницах мы не 
находим ни живости мысли, ни ясности стиля...” [54] 
     Бедный Конт! Кажется, что высочайшие представители его философии 
уменьшились, по крайней мере в этой стране, до “одного физика, одного врача, 
специализировавшегося на нервных заболеваниях, и одного юриста”. Один очень 
остроумный критик прозвал это отчаянное трио “аномалистской триадой, которая 
среди своих напряженных трудов не находит времени, чтобы ознакомиться с 
основоположениями и законами своего языка”.83 
     В заключение скажем, что позитивисты ничем не пренебрегают, чтобы свалить 
спиритуализм в пользу своей религии. Их верховных жрецов заставляют без устали 
трубить; и хотя стены современного Иерихона навряд ли когда-либо рассыплются в 
прах от их трубного звука, тем не менее они ничем не пренебрегают для 
достижения желаемой цели. Их парадоксы уникальны, и их обвинения против 
спиритуалистов неотразимы по логике. Недавно в одной лекции, например, было 
сказано так: 
      “Исключительное развитие религиозного инстинкта способствует развитию 
полового бессмертия. Священнослужители, монахи, монахини, святые, медиумы, 
экстатики и набожные люди прославились своими непристойностями” [111]. 
     Мы счастливы отметить, что в то время, как позитивизм во всеуслышание 
объявлял себя религией, спиритуализм никогда не претендовал на больше, как на 
науку, развивающуюся философию или, вернее на исследование скрытых и пока что 
еще необъясненных сил природы. Объективность его различных феноменов была 
продемонстрирована не только одному представителю настоящей науки, и также 
неэффективно отрицалась ее “обезьянами”. 
     Наконец, можно сказать про наших позитивистов, которые так бесцеремонны с 
каждым психологическим феноменом, что они подобны краснобаю Сэмюэля Батлера, 
который 
       	  “Не мог открыть свой рот никак,
       	  Чтоб не сорвался тут же — бряк!”
     Мы хотели бы, чтобы не было надобности направлять критикующий взгляд за 
пределы кружка педантов и никудышных людей, неправильно именующих себя людьми 
науки. Но также неотрицаемо то, что трактовка новых предметов со стороны тех, 
чей ранг в ученом мире высок, часто остается невызывающей возражений, когда, в 
самом деле, она нуждается в осуждении. Осторожность, выросшая из установившейся 
в исследованиях привычки; экспериментальное продвижение от мнения к мнению, вес,
 придаваемый признанным авторитетом — все это благоприятствует консерватизму 
мысли, который, естественно, уводит в догматизм. Ценою научного прогресса 
обычно является мученичество и остракизм, выпадающие на долю новатору. 
Реформатор лаборатории должен, так сказать, завоевать крепость привычки и 
предрассудка острием штыка. Редко даже бывает, что дружеская рука оставила 
какую-нибудь заднюю дверь открытой. Шумные протесты и наглое критиканство 
мелких людишек из переднего края науки реформатор может оставить без внимания. 
Враждебность же другого класса представляет реальную опасность, которую новатор 
должен встречать лицом к лицу и преодолеть. Знание же растет с увеличивающейся 
скоростью, но не великой корпорации ученых следует воздавать за это честь. 
Каждый миг они старались делать все возможное, чтобы сокрушить новое открытие 
вместе с открывателем. Слава тому, кто победил все это своею отвагою, интуицией 
и упорством. Мало в природе сил, которые, после объявления о их открытии, не 
были бы осмеяны, а затем отброшены, как абсурдные и ненаучные. После принижения 
гордости тех, кто ничего не открыли, после удовлетворения справедливых 
требований, в которых отказывали до тех пор, пока было возможно — увы, к 
несчастью человечества! — новооткрыватель, как это часто бывает — сам, в свою 
очередь, становится угнетателем по отношению других открывателей в области 
естественных законов. Так, шаг за шагом, человечество движется по своему кругу 
знания; наука постоянно поправляет свои ошибки и переприспосабливает ко 
следующему дню ошибочные теории предыдущего дня. Так всегда бывает не только в 
вопросах, относящихся к психологии, например, к месмеризму в его двойном 
значении физического и духовного феномена, но даже и в таких открытиях, которые 
непосредственно связаны с точными науками и которые легко продемонстрировать. 
     Что можем мы делать? Будем ли припоминать прошлое? Будем ли указывать на 
средневековых ученых, потворствовавших церкви в отрицании гелиоцентрической 
системы из боязни, как бы не задеть церковных догм? Вспомним ли, как ученые 
конхологи однажды отрицали, что в окаменелых раковинах, встречающихся везде по 
лицу земли, когда-то жили живые животные? Как натуралисты восемнадцатого века 
объявляли эти раковины ничем иным, как факсимиле животных? И как эти 
натуралисты сражались и ссорились, и вели битвы и ругались почти целое столетие