жизни, в особенности — к питанию, результаты которого посредством таинственной 
связи между душою и телом, которую духовная наука когда-нибудь выяснит, 
препровождаются материальному телу, все еще лежащему в своей могиле, и 
последний таким образом получает возможность продлить свое жизненное 
существование” [315, т. IV, с. 104]. 
     Этих духов в их эфемерных телах часто видят выходящими с кладбища; про них 
известно, что они льнули к своим живым соседям и сосали их кровь. Судебными 
исследованиями установлено, что в результате этого происходило истощение их 
жертв, часто оканчивающееся смертью. 
     Таким образом, следуя набожному совету его преосвященства Калмента, мы 
должны или продолжать отрицать, или, если человеческие и судебные свидетельства 
чего-нибудь стоят, принять единственное возможное объяснение. 
      “Что души умерших облекаются в воздушные или эфирные носители, с 
исчерпывающей полнотой и ясностью доказано такими высокочтимыми людьми, как 
доктор К. и доктор Мор”, — говорит Гланвил, — “и они также доказали, что это 
было учение величайших философов и древнейших патриархов” [87, т. II, с. 70]. 
     Жорес, немецкий философ, выражается в том же смысле, что 
      “Бог никогда не создавал человека в виде мертвого трупа, но как животное 
полное жизни. Создав его таким и находя его готовый принять бессмертное дыхание,
 Он дунул ему в лицо, и таким образом человек стал вдвойне произведением Его 
рук. В самый центр жизни было совершено это таинственное вдувание первому 
человеку (расе?); и с тех пор в нем объединены животная душа, происходящая из 
земли, и дух, излучаемый с небес” [319, т. III, гл. VII, с. 132]. 
     Де Мюссе в компании с другими римско-католическими писателями восклицает: 
      “Это утверждение совсем антикатолическое!” 
     Предположим, что это так; ну что из этого? Оно может быть 
архи-антикатолическим и все же быть логичным и может принести разрешение многих 
психологических загадок. Солнце науки и философии светит для всех; и если 
католики, которые едва ли составляют одну седьмую часть населения земного шара, 
неудовлетворены, то, может быть, многие миллионы представителей других религий, 
превосходящих численно католиков, удовлетворятся. 
     А теперь, прежде чем расстаться с этим отвратительным предметом 
вампиризмом, мы приведем еще один пример в качестве иллюстрации, без 
какого-либо другого ручательства, кроме уверения, что случай этот был нам 
рассказан, по-видимому, заслуживающими доверия свидетелями. 
      В начале нынешнего [девятнадцатого] века в России произошел один из 
наиболее страшных случаев вампиризма, какие когда-либо отмечались. Губернатором 
в области Ч. состоял человек лет шестидесяти, злобный, жестокий и ревнивый 
тиран. Облеченный деспотической властью, он пользовался ею без удержу как 
подсказывали ему его звериные инстинкты. И он влюбился в хорошенькую дочь 
подчиненного ему чиновника. Хотя девушка была помолвлена с молодым человеком, 
которого она любила, тиран принудил ее отца дать согласие на брак, и бедная 
жертва, несмотря на свое отчаяние, стала его женой. Тут проявился вовсю его 
ревнивый характер. Он бил ее, держал ее неделями запертой в ее комнате и 
запрещал ей видеться с кем-либо не иначе, как в его присутствии. Наконец он 
заболел и умер. Но когда он почувствовал, что его конец приближается, он 
заставил ее поклясться, что она больше замуж не выйдет; и со страшными клятвами 
он пригрозил ей, что если она выйдет замуж, нарушив клятву, то он вернется к 
ней из могилы и убьет ее. Его похоронили в кладбище за рекою, и молодая вдова 
никаких дальнейших неприятностей не испытывала до тех пор, пока природа не 
превозмогла ее страхи и она, вняв мольбам своего прежнего любимого, возобновила 
с ним помолвку. 
      Ночью после обычного отпразднования помолвки, когда все уже легли спать, 
старая помещичья усадьба была разбужена отчаянными криками, доносившимися из ее 
комнаты. Вломились в дверь и нашли несчастную женщину лежащей в крови в 
глубоком обмороке. В это же самое время было слышно, как карета с грохотом 
выезжала со двора. На теле женщины обнаружили черные и синие кровоподтеки, как 
бы от щипков, из небольшого прокола на шее сочились капли крови. Когда сознание 
к ней вернулось, она сообщила, что ее покойный муж вдруг вошел в ее комнату 
точно с такою внешностью, как при жизни, за исключением того, что был страшно 
бледен; что он упрекал ее за непостоянство, а затем избил и исщипал ее 
жесточайшим образом. Ее рассказу не поверили; но на следующее утро стража, 
поставленная на конце моста, соединяющего оба берега реки, донесла, что как раз 
перед наступлением полночи черная карета с шестеркою лошадей бешено пронеслась 
мимо них по направлению к городу, не ответив на окрик стражи. 
      Новый губернатор, который не поверил этому рассказу о призраке, тем не 
менее принял меры предосторожности, удвоив стражу в конце моста. Однако, ночь 
за ночью повторялось то же самое, причем, солдаты, несущие стражу, заявляли, 
что шлагбаум на их заставе у моста сам поднимается, несмотря на их усилия 
остановить. В то же самое время каждую ночь карета с грохотом въезжала во двор 
старого дома; сторожа, включая семью вдовы и слуг, впадали в глубокий сон; и 
каждое утро молодую жертву находили в ссадинах, источающей кровь и в обмороке, 
как и прежде. Весь город пришел в оцепенение. Врачи не могли дать никаких 
объяснений, священники приходили, чтобы проводить ночи в молитве, но как только 
приближалась полночь, всех охватывала ужасная летаргия. Наконец, приехал сам 
областной архиепископ и совершил обряд изгнания, но на следующее утро состояние 
вдовы оказалось хуже, чем когда-либо. Она уже была на пороге смерти. 
      Губернатор, наконец, был вынужден прибегнуть к строжайшим мерам, чтобы 
прекратить все увеличивающуюся панику в городе. Он поставил на мосту полсотни 
казаков с приказом остановить призрачную карету во что бы то ни стало. В