И даже теперь, когда в распоряжении науки имеются различные священные тексты, 
то, что она имеет, представляет очень неполные издания этих трудов, и у нее нет 
абсолютно ничего из сокровенной священной литературы по буддизму. И то немногое,
 чем завладели наши ученые санскритологи, которое Макс Мюллер сперва назвал 
“джунглями религиозной литературы — превосходнейшим убежищем для лам и 
далай-лам”, начинает проливать слабый свет на изначальную темноту. Мы находим, 
что этот ученый констатирует, то, что на первый взгляд, брошенный в лабиринт 
религий мира, казалось сплошною тьмою, самообманом и тщетой начинает принимать 
другую форму. 
      “Кажется унижением самого имени религии”, — пишет он, — “применение его к 
дикому бреду индийских йогов или к явному кощунству китайских буддистов... Но 
если мы медленно и терпеливо пробираемся вперед в темноте, нам кажется, что 
наше зрение как бы расширяется, и мы начинаем различать мерцание света там, где 
сперва все было тьмою”.311 
     В качестве иллюстрации о том, как мало компетентно было поколение, 
непосредственно нам предшествующее, чтобы судить о религиях и верованиях 
несколько сотен миллионов буддистов, брахманистов и парсов, пусть исследователь 
ознакомится с объяснением о научном труде, опубликованном в 1828 году 
профессором Данбаром, первым ученым, взявшимся доказать, что санскритский язык 
произошел от греческого языка. Он появился под следующим заглавием: 
      “Исследование структуры и родства греческого и латинского языков; с 
выбранными параллелями из санскрита и готики; с приложением, в котором 
предпринята попытка доказать ПРОИСХОЖДЕНИЕ САНСКРИТА ОТ ГРЕЧЕСКОГО ЯЗЫКА. 
Джордж Данбар, профессор греческого языка в Эдинбургском университете. Цена 18 
$.”312 
     Если бы Максу Мюллеру было суждено упасть с неба в то время с его 
нынешними познаниями в среду ученых того времени, то нам хотелось бы собрать 
эпитеты, какими ученые академики стали бы награждать дерзновенного новатора, 
который, классифицируя языки генеалогически, говорит: 
      “Санскрит, по сравнению с греческим и латинским, является их старшим 
братом... древнейшим отложением арийской речи”. 
     И таким образом мы, вполне естественно, можем ожидать, что в 1976 г. такое 
же критическое отношение будет справедливым уделом многих научных открытий, 
которые считаются заключительными и окончательными нашими учеными. То, что 
теперь называют суеверным пустословием и тарабарщиной язычников и дикарей, 
составленной многие тысячи лет тому назад, может оказаться ключами ко всем 
религиозным системам. Осторожное выражение Св. Августина, — любимое имя в 
лекциях Макса Мюллера, — в котором говорится, что “нет такой ложной религии, в 
которой не было бы некоторых элементов истины”, может триумфально оказаться 
правдивым, тем более, что Августин взял это изречение не у епископа Гиппона, а 
у Аммония Саккаса, великого учителя Александрии. 
     Этот “богом наученный”, философ, theodidaktos, повторял эти же самые слова 
до изнеможения в своих многочисленных трудах за 140 лет до Августина. Признавая 
Иисуса, как “превосходного человека и друга Бога”, он всегда утверждал, что 
целью его не является исключение сношений с богами и демонами (духами), но 
просто очищение древних религий; что 
      “религия масс пошла рука в руку с философией и вместе с ней разделила 
участь постепенного разложения и омрачения вследствие человеческого самомнения, 
суеверия и лжи, и что поэтому ее нужно привести обратно в состояние 
первоначальной чистоты посредством отсеивания этого мусора и изложения ее 
согласно философским принципам; и что та цель, которую имел в виду Христос, 
заключалась в изложении заново и в восстановлении в своей первоначальной 
целостности мудрости древних”.313 
     Именно, Аммоний был первым, кто учил, что каждая религия обоснована на 
одной и той же истине, которая есть мудрость, находимая в Книгах Тота (Гермеса 
Трисмегиста), из книг которого Пифагор и Платон почерпнули всю свою философию. 
А доктрины первого, он утверждал, были идентичны с учениями ранних брахманистов,
 ныне зафиксированных в древних Ведах. 
      “Имя Тот”, — говорит профессор Уайлдер, — “означает коллегия или 
собрание” [45], — и, — “отнюдь не будет невероятным, что эти книги назывались 
так потому, что являлись собранием изречений и доктрин братства 
священнослужителей Мемфиса. Раввин Вайз высказал подобную же гипотезу в 
отношении божественных изречений, занесенных на страницы еврейского Священного 
Писания. Но индийские писатели утверждают, что во время правления короля Канса, 
иадус (иудеи?) или священное племя покинуло Индию и ушло на Запад, унося с 
собою четыре Веды. Между философскими доктринами и религиозными обрядами 
египтян и восточных буддистов несомненно существует большое сходство, но 
идентичны ли Книги Гермеса с этими четырьмя Ведами, — неизвестно”. 
     Но одно известно несомненно, и это то, что до того, как слово “философ” 
было впервые произнесено Пифагором при дворе короля Филиазианов, тайная 
доктрина или мудрость была идентична во всех странах. Поэтому мы должны искать 
истину в самых старейших текстах, которые наименее осквернены последующими 
подделками. И теперь, когда филология стала обладательницей санскритских 
текстов, которые смело можно назвать документами намного старше Библии Моисея, 
долг ученых заключается в том, чтобы преподнести миру истину и ничто другое, 
кроме истины. Не обращая внимания ни на предрассудки скептицизма, ни на 
предрассудки богословия, они обязаны беспристрастно изучить оба документа — 
старейшие Веды и Ветхий Завет, и затем решить, который из двух является 
первоисточником срути или откровения, и который представляет только Смрити, 
которое, как показывает Макс Мюллер, означает только воспоминание или традицию.