истины, — это грустная черта христианства! 
      “Боги существуют”, — говорит Эпикур, — “но они не то, что о них думает 
толпа, ?? ??????”. 
     И все-таки Эпикур, в рассмотрении поверхностных, как обычно, критиков, 
дает им резкий отпор и выставляет их, как материалистов. 
     Но ни великая Первопричина, ни ее эманация — человеческий бессмертный 
дух — не остались “без свидетельств”. Месмеризм и спиритуализм в наличии, чтобы 
засвидетельствовать великие истины. В течение более чем 15 веков, благодаря 
проводимым со слепою яростью зверским преследованиям великих вандалов 
раннехристианской истории, — Константина и Юстиниана, — древняя мудрость 
медленно дегенерировала, пока, наконец, постепенно потонула в глубочайшей 
трясине монашеского суеверия и невежества. Пифагорово “познание вещей, как они 
есть”; глубокая эрудиция гностиков; освященные временем всеохватывающие учения 
великих философов; все отвергалось, как учения Антихриста и языческие, и 
предавалось пламени. Вместе с последними семью мудрецами Востока, оставшейся 
группой неоплатоников: Гермиасом, Присцианом, Диогеном, Евлалием, Дамасцием, 
Симплицием и Исидором, которые бежали в Персию от фанатического преследования 
Юстиниана, царствование мудрости закончилось. Книги Тота (или Гермеса 
Трисмегиста), которые на своих священных страницах содержали духовную и 
физическую историю творения и эволюции нашего мира, были на века предоставлены 
плесневению в забвении и в презрении. В христианской Европе им не нашлось 
толкователей; не было больше филалетийцев, “любителей истины”; они были 
заменены светом ненавистников, монахами папского Рима, с тонзурами и капюшонами,
 которые страшатся истины, в каком бы виде и откуда она ни появилась бы, если 
только она противоречит хотя бы малейшей из их догм. 
     Что же касается скептиков, то вот что говорит о них и о их последователях 
профессор Александр Уайлдер в своих очерках по “Неоплатонизму и алхимии”: 
      “Прошло столетие с тех пор, как составители французской “Энциклопедии” 
ввели скептицизм в кровь цивилизованного мира и сделали позорной всякую веру в 
существование чего бы то ни было, если этого нельзя продемонстрировать 
посредством тигля или критического рассуждения. Даже теперь требуется 
беспристрастность так же, как и мужество, чтобы отважиться трактовать о 
предмете, который долгие годы считался выброшенным за негодность и осужденным 
только потому, что не был правильно понят. Смелым должен быть тот человек, 
который будет рассматривать герметизм чем-то другим, а не псевдонаукой, и, 
следовательно, потребует ознакомления с ним и терпеливого выслушивания. И все 
же, провозглашатели и исповедники когда-то были князьями ученых исследований и 
героями среди обычных людей. Кроме того, ничто не должно быть презираемо, во 
что люди благоговейно верили; и пренебрежение к серьезным убеждениям других 
есть признак невежественного и неблагородного ума”. 
     А теперь, воодушевившись этими словами ученого, который сам не является ни 
фанатиком, ни консерватором, мы припомним несколько происшествий, о которых 
рассказали путешественники, как они видели их в Тибете и в Индии; местные 
жители хранят, как сокровище, память об этих вещах, как практическое 
доказательство истинности философии и науки, переданных им предками. 
     Сперва мы можем рассматривать весьма замечательные феномены, наблюдавшиеся 
в храмах Тибета, описания которых поступили в Европу, от других очевидцев, а не 
миссионеров католицизма, свидетельства которых по понятным причинам мы 
исключаем. В начале нынешнего века одному флорентийскому ученому, скептику и 
корреспонденту Французского Института, было разрешено проникнуть переодетому в 
священные пределы буддийского храма, где в то время происходила наиболее 
торжественная изо всех церемония. Он повествует о нижеизложенном, как о 
виденном им самим. Алтарь в храме готов к приему перевоплотившегося Будды, 
найденного посвященным духовенством и опознанного по некоторым тайным признакам 
воплотившегося в новорожденном ребенке. Ребенка, которому исполнилось всего 
несколько дней от рождения, приносят к присутствующим и почтительно кладут на 
алтарь. Вдруг, приняв сидящую позу, ребенок начинает произносить громким 
мужским голосом: “Я — Будда; я — его дух; и я, Будда, ваш далай-лама, оставил 
мое старое, пришедшее в негодность тело в храме... и выбрал тело этого младенца 
в качестве следующего моего земного обиталища”. Наш ученый, наконец, получив 
разрешение от присутствующих священнослужителей, берет с должной 
почтительностью младенца на руки и относит его на такое расстояние от них, 
которое вселяет в него уверенность, что никакой чревовещательный обман тут не 
был применен; при этом младенец смотрит на серьезного ученого таким взглядом, 
что у ученого, по его собственному выражению, “мороз по коже продирает”, и 
повторяет ранее сказанные слова. Подробный отчет обо всем этом, удостоверенный 
подписью очевидца, был отправлен в Париж, но члены Института, вместо того, 
чтобы принять свидетельство ученого наблюдателя с заслуженным доверием, пришли 
к заключению, что флорентинец или пострадал от солнечного удара, или был 
обманут посредством ловкого акустического трюка. 
     Хотя по словам Станислава Жульена, французского переводчика китайских 
текстов, в “Лотосе” [307] имеется стих, в котором говорится, что “Будду так же 
трудно найти, как цветы Удумбара и Палача”, — если мы должны поверить 
нескольким очевидцам, такой феномен случается. Разумеется, такие случаи редки, 
ибо они происходят только после смерти каждого великого далай-ламы, а эти 
уважаемые старые джентльмены обладают очень долгими жизнями. 
     Бедный аббат Хак, чьи труды о путешествии по Тибету и Китаю хорошо 
известны, рассказывает о том же самом факте нового воплощения Будды. Он еще 
добавляет то любопытное обстоятельство, что младенец — оракул доказал 
правдивость своего заявления, что он является старым сознанием в молодом теле