Но хотя духовная материя существовала всегда, она пребывала в латентном 
состоянии; эволюция же нашей видимой вселенной должна была иметь свое начало. 
Нашему слабому рассудку это начало может показаться таким отдаленным, как сама 
вечность — периодом, невыразимым ни числами, ни словами. Аристотель убеждал, 
что мир вечен и что он всегда будет таким; что одно поколение людей производило 
другое поколение, не имея какого-либо начала, которое мог бы установить наш 
интеллект. В экзотерическом значении это его учение противоречит учению Платона,
 который учил, что “было время, когда человечество не воспроизводило себя”; но 
по духу оба учения согласуются, так как Платон немедленно добавляет: 
      “За этим последовала земная человеческая раса, в которой первичная 
история была постепенно забыта, и человек погружался все глубже и глубже”. 
     И Аристотель говорит: 
      “Если существовал первый человек, то он должен был родиться без отца или 
матери — что противоречит природе. Ибо не могло быть первого яйца, чтобы из 
него произошли птицы; или же должна была существовать птица, снесшая яйца, так 
птицы рождаются из яиц”. 
     Такого же мнения он придерживался в отношении всех других видов, веря, как 
и Платон, что все, прежде чем появиться на земле, имело сперва существование в 
духе. 
     Тайна первого творения, которая всегда приводила в отчаяние науку, 
остается непостижимой, если мы не примем доктрины герметистов. Хотя материя 
совечна с духом, та материя, определенно, не есть наша видимая осязаемая и 
делящаяся материя, но ее высочайшая сублимация. Чистый дух только на одну 
ступень выше ее. Если мы не допустим, что человек развился из этой первичной 
духоматерии, как же тогда когда-либо дойдем до какой-нибудь разумной гипотезы, 
касающейся происхождения живых существ? Дарвин начинает свою эволюцию видов с 
нижайшей точки и прослеживает ее кверху, в восходящем направлении. Его 
единственная ошибка заключается в том, что свою систему он прикладывает не с 
того конца. Если бы он мог перенести свои искания из видимого мира в невидимый, 
он мог бы оказаться на правильном пути. Но тогда он следовал бы стопам 
герметистов. 
     Что наши философы — позитивисты — даже наиболее ученые между ними, никогда 
не понимали духа мистических доктрин преподаваемых философами древности — 
платониками — видно из содержания наиболее выдающегося современного труда 
“История конфликта между религией и наукой”. Профессор Дрейпер начинает свою 
пятую главу с заявления, что 
      “язычники греки и римляне верили, что дух человека похож на его телесную 
форму, меняя свою внешность вместе с ней и вырастая с ростом ее”. 
     Что об этом думали невежественные массы — не имеет значения, хотя даже и 
они не могли думать буквально так. Что касается греческих и римских философов 
школы Платона, то они ничего подобного не думали о духе человека, а относили 
вышеприведенное учение к его душе, или психической природе, которая, как мы уже 
ранее объяснили, не есть божественный дух. 
     Аристотель в своих философских выводах “О снах” очень ясно излагает 
доктрину двойной души или души и духа. 
      “Нам необходимо”, — говорит он, — “выяснить, в какой части души 
появляются сны”. 
     Все древние греки верили в существование в человеке не только двойной, но 
тройной души. И даже у Гомера мы находим термины животной или астральной души, 
которую Дрейпер называет “духом”, ?????, и единым божественным ???? — имя, 
которым Платон обозначает высшего духа. 
     По представлению индийских джайнов душа, которую они называют джива, 
извечно соединена даже с двумя возвышенными эфирными телами, из которых одно 
неизменное и состоит из божественных сил высшего сознания; другое же 
изменчивое; в него входят грубые страсти человека, чувственные влечения и 
земные свойства. Когда душа очищается после смерти, она соединяется со своею 
вайкарикой, или божественным духом, и становится богом. Последователи Вед, 
ученые брахманы, излагают ту же самую доктрину в веданте. Душа, по их учению, 
будучи частью божественного вселенского духа или нематериального сознания, 
способна соединиться со своей высшей Сущностью. Учение это ясно и подробно 
сформулировано; Веданта утверждает, что всякий, кто достигает полного познания 
своего бога, становится богом, еще находясь в смертном теле, и приобретает 
власть над всем. 
     Цитируя из ведической теологии стих, в котором говорится: 
      “В действительности существует только одно божество, верховный дух; он 
той же самой природы, что и душа человека”, 
     — мистер Дрейпер стремится показать, что эти буддийские доктрины пришли в 
восточную Европу через Аристотеля. Такое утверждение мы считаем недоказанным, 
так как Пифагор и после него Платон преподавали их задолго до Аристотеля. Если 
впоследствии платоники приняли в свою диалектику аристотелевые аргументы по 
эманированию, то это только потому, что его взгляды совпадали в некоторых 
отношениях со взглядами ориентальных философов. Пифагорейское число гармонии и 
эзотерические доктрины Платона о творении неотделимы от буддистской доктрины об 
эманировании; а великая цель пифагорейской философии, именно, — освобождение 
астральной души от уз материи и чувств, чтобы сделать этим ее достойной вечно 
созерцать духовное, — представляет теорию, идентичную с буддийской доктриной о 
конечном слиянии. Это и есть нирвана, истолкованная в ее правильном значении; 
это — метафизическое учение, о существовании которого только что начинают 
подозревать наши санскритологи современности. 
     Если доктрины Аристотеля оказали на более поздних неоплатоников такое