ограниченные узкой ареной нашего опыта, пытаются приспособиться если и не к 
концу, то, по крайней мере, к какому-то началу времени и пространства, но ни 
того, ни другого в действительности не существует, ибо в таком случае время не 
было бы вечным, и пространство — беспредельным Прошлое существует не более, чем 
будущее, как мы уже сказали; выживают только наши воспоминания; а наши 
воспоминания суть только быстро мелькнувшие картины, которые мы схватываем в 
отражениях этого прошлого, отразившихся в токах астрального света; мы их 
схватываем так же, как психометр схватывает их в астральных эманациях предмета, 
который он держит. 
     Профессор Е. Хичкок, говоря о влиянии света на тела и об образовании 
картин на них светом, сказал: 
      “Кажется, что это фотографическое влияние присуще всей природе; также мы 
не в состоянии сказать, где оно прекращается. Мы не знаем, но оно может 
отпечатать на окружающем нас мире наши черты, меняющиеся под воздействием 
различных страстей, и таким образом может наполнить природу дагерротипами всех 
наших деяний; может быть, что существуют также реактивы, посредством которых 
природа, более искусная, чем какой-либо фотограф может проявить и зафиксировать 
эти портреты настолько, что более обостренные чувства, нежели наши, в состоянии 
увидеть их наподобие больших полотен, развернутых над материальной вселенной. 
Возможно, также, что они никогда не блекнут, не исчезают с этих полотен, а 
становятся экспонатами великой картинной галереи вечности” [184]. 
     Это “возможно” профессора Хичкока, благодаря демонстрации результатов 
психометрии, превратилось в победную достоверность. Те, кто понимают эти 
психологические способности ясновидения, исключат идею профессора Хичкока, что 
более обостренные чувства, чем наши обычные, нужны, чтобы увидеть эти картины 
на его предполагаемых космических полотнах, и будут утверждать, что он должен 
был отнести свои ограничения только ко внешним телесным чувствам. Человеческий 
дух, будучи частью Божественного, бессмертного Духа, не различает ни прошлого, 
ни будущего, но все видит, как настоящее время. Эти дагерротипы, о которых 
говорилось в вышеприведенной цитате, запечатлены на астральном свете, где, как 
мы уже перед этим говорили и — по герметическому учению, первая часть которого 
уже усвоена и продемонстрирована наукой, — содержат в себе отпечатки-записи 
всего, что было, есть и когда-либо будет. 
     В последнее время некоторые из наших ученых обратили особое внимание на 
предмет, до сих пор клеймившийся клеймом “суеверие”. Они начали размышлять о 
гипотетических и невидимых мирах. Авторы “Невидимой вселенной” первыми 
осмелились пойти по этому пути, и уже у них нашелся последователь профессор 
Фиске, чьи спекуляции изложены в “Незримом мире”. По-видимому, эти ученые 
прощупывают непрочную и ненадежную почву материализма и, чувствуя, что она 
колеблется под их ногами, подготавливаются к более или менее непочетному 
сложению оружия в случае поражения. Джевонс подкрепляет Бэбиджа, и оба твердо 
верят, что каждая мысль, смещая частицы мозга и приводя их в движение, 
рассеивает их по вселенной, и думают, что “каждая частица существующей материи 
должна быть реестром всего, что произошло” [185, т. II, с. 455]. С другой 
стороны, доктор Томас Янг в своих лекциях по натуральной философии весьма 
положительно приглашает нас “свободно размышлять о возможности существования 
самостоятельных миров; некоторые из них существуют в различных местах, иные 
проникают один в другого, невидимые и неизвестные, в том же самом пространстве, 
и еще другие, для которых пространство, может быть, не является необходимым 
условием существования”. 
     Если ученые, придерживаясь строго научной точки зрения, например, 
возможности переноса энергии в незримую вселенную и принципа преемственности, — 
пускаются в такие рассуждения, почему же тогда оккультистов и спиритуалистов 
лишать той же привилегии? Отпечатки нервных центров на полированном металле 
зарегистрированы и, по научным данным, могут сохраняться неограниченное время. 
И профессор Дрейпер иллюстрирует этот факт весьма поэтически. 
      “Тень”, — говорит он, — “никогда не падает на стену без того, чтобы не 
оставить на ней неизгладимого следа — следа, который может быть сделан видимым 
путем применения надлежащих процессов... Портреты наших друзей, пейзажи могут 
быть скрытыми от глаза на чувствительной поверхности, но они готовы проявиться, 
как только к ним будет применен соответствующий проявитель. Призрак сокрыт на 
поверхности серебра или стекла до тех пор, пока мы своей некроманией не 
заставим появиться в видимом мире. На стенах наших наиболее уединенных комнат, 
где, по-нашему мнению, исключена возможность вторжения наблюдающего взора, и 
где наше уединение никогда не может быть профанировано, — там существует следы 
всех наших деяний, тени всего, что нами совершено” [48, стр. 132, 133]. 
     Если таким образом могут быть получены неизгладимые отпечатки на 
неорганической материи, и если ничто совершенно не теряется из существования 
вселенной, то почему поднялось такое научное вооруженное ополчение против 
авторов “Невидимой вселенной”? И на каком основании они могут отвергать 
гипотезу, что “мысль, задуманная, чтобы воздействовать на другую вселенную 
одновременно с этой, может объяснить будущее состояние?” [187, с. 159] 
     По нашему мнению, если психометрия является величайшим доказательством 
неуничтожимости материи, удерживающей навечно отпечатки внешнего мира, то 
обладание этой способностью нашим внутренним зрением является еще большим 
доказательством бессмертия человеческого индивидуального духа. Будучи способным 
увидеть события, происходившие сотни тысяч лет тому назад, почему он не сможет 
применить ту же способность к затерявшемуся в вечности будущему — в вечности, в 
которой не может быть ни прошедшего, ни будущего, но только одно беспредельное 
настоящее?