привлечением своих собственных возможностей, по собственной инициативе и 
собственным путем. Если он и преуспевает после длительной и изнурительной 
борьбы по усвоению чего-либо чуждого ему, то способен добиться прекрасных 
результатов. Толпа, большинство взглядов и мнений, общественная молва, общий 
энтузиазм никогда не убедят его ни в чем, а, скорее, заставят укрыться еще 
глубже в своей скорлупе. 
Его взаимоотношения с другими людьми делаются теплее только в условиях 
гарантированной безопасности, когда он может отложить в сторону свое защитное 
недоверие. Поскольку такое происходит с ним нечасто, то соответственно число 
его друзей и знакомых очень ограничено. Так что психическая жизнь данного типа 
целиком разыгрывается внутри. И если там и возникают трудности и конфликты, то 
все двери и окна оказываются плотно закрытыми. Интроверт замыкается в себе 
вместе со своими комплексами, пока не заканчивает в полной изоляции. 
Несмотря на все эти особенности, интроверт ни в коем случае не является 
социальной потерей. Его уход в себя не представляет окончательного 
самоотречения от мира, но являет поиск успокоения, в котором уединение дает ему 
возможность сделать свой вклад в жизнь сообщества. Данный тип личности 
оказывается жертвой многочисленных недоразумений, — не из-за несправедливости, 
а потому что он сам вызывает их. Он не может быть также свободен от обвинений в 
получении тайного удовольствия от мистификации, ведь подобное недоразумение 
приносит ему определенное удовлетворение, поскольку подтверждает его 
пессимистическую точку зрения. Из всего этого нетрудно понять, почему его 
обвиняют в холодности, гордыне, упрямстве, эгоизме, самодовольстве и тщеславии, 
капризности и почему его постоянно увещевают, что преданность общественным 
интересам, общительность, невозмутимая изысканность и самоотверженное доверие 
могущественной власти являются истинными добродетелями и свидетельствуют о 
здоровой и энергичной жизни. 
Интроверт вполне достаточно понимает и признает существование вышеназванных 
добродетелей и допускает, что где-то, возможно — только не в кругу его знакомых 
— и существуют прекрасные одухотворенные люди, которые наслаждаются 
неразбавленным обладанием этими идеальными качествами. Но самокритика и 
осознание своих собственных мотивов довольно быстро выводят его из заблуждения 
относительно его способности к таким добродетелям, а недоверчивый острый взгляд,
 обостренный беспокойством, позволяет ему постоянно обнаруживать у своих 
сотоварищей и сограждан ослиные уши, торчащие из-под львиной гривы. И мир, и 
люди являются для него возмутителями спокойствия и источником опасности, не 
доставляя ему соответствующего стандарта, по которому он мог бы, в конечном 
итоге, ориентироваться. Единственно, что является для него неоспоримо верным, 
это его субъективный мир, который — как иногда, в моменты социальных 
галлюцинаций ему представляется, — является объективным. Таких людей весьма 
легко было бы обвинить в наихудшем виде субъективизма и в нездоровом 
индивидуализме, пребывай мы вне всяких сомнений по поводу существования только 
одного объективного мира. Но такая правда, если она и существует, аксиомой не 
является — это всего-навсего половина правды, другая же ее половина состоит в 
том, что мир также пребывает и в том виде, в каком он видится людям, и, в 
конечном счете, индивиду. Никакого мира попросту не существует и вовсе без 
проницательного узнающего о нем субъекта. Последнее, сколь бы малым и 
незаметным оно ни представлялось, всегда является другим устоем, поддерживающим 
весь мост феноменального мира. Влечение к субъекту поэтому обладает той же 
самой валидностью, что и влечение к так называемому объективному миру, 
поскольку мир этот базируется на самой психической реальности. Но одновременно 
это и реальность со своими собственными специфическими законами, не 
относящимися по своей природе к производным, вторичным. 
Две установки, экстраверсия и интроверсия, являются противоположными формами, 
которые дали знать о себе не в меньшей степени и в истории человеческой мысли. 
Проблемы, поднятые ими, были в значительной степени предвидены Фридрихом 
Шиллером и лежат в основе его писем об эстетическом воспитании . Но так как 
понятие бессознательного было ему еще неизвестно, то Шиллер не смог добиться 
удовлетворительного решения. Но, кроме того, и философы, оснащенные гораздо 
лучше в плане более глубокого продвижения в данном вопросе, не пожелали 
подчинить свою мыслительную функцию основательной психологической критике и 
поэтому остались в стороне от подобных дискуссий. Должно быть, однако, ясно, 
что внутренняя полярность такой установки оказывает очень сильное влияние на 
собственную точку зрения философа. 
Для экстраверта объект интересен и привлекателен априори, так же, как субъект 
или психическая реальность для интроверта. Поэтому мы могли бы использовать 
выражение «нуминальный акцент» для данного факта, под которым я подразумеваю то,
 что для экстраверта качество положительного смысла, важности и ценности 
закреплено прежде всего за объектом, так что объект играет господствующую, 
определяющую и решающую роль во всех психических процессах с самого начала, 
точно так же как это делает субъект для интроверта. 
Но нуминальный акцент не решает дело только между субъектом и объектом — он 
также выбирает и сознательную функцию, которой главным образом и пользуется тот 
или иной индивид. Я выделяю четыре функции: мышление, чувство, ощущение и 
интуицию. Функциональной сущностью ощущения является установить, что нечто 
существует, мышление говорит нам, что означает это нечто, чувство — какова его 
ценность, а интуиция предполагает, откуда оно появилось и куда следует. 
Ощущение и интуицию я называю иррациональными функциями, потому что они обе 
имеют дело непосредственно с тем, что происходит и с действительными или 
потенциальными реалиями. Мышление и чувство, будучи функциями различительными,