Заратустры: обнаружение пар противоположностей, разделение на четное и нечетное,
 верхнее и нижнее, доброе и злое. Это была работа древних пифагорейцев, ставшая 
их учением о моральной ответственности и серьезных метафизических последствиях 
греха, учением, которое постепенно в течение веков просачивалось во все 
общественные слои, главным образом, благодаря распространению орфических и 
пифагорейских мистерий. Даже Платон использовал притчу о белых и черных лошадях,
 чтобы проиллюстрировать неподатливость и полярность человеческой психики, а 
еще раньше мистерии провозглашали учение о добре, вознаграждаемом в Грядущем, и 
зле, наказываемом в аду. Эти учения не могли быть отвергнуты как мистический 
вздор и обман философов из «лесной глуши», о чем заявлял Ницше, или как 
сектантское ханжество, так как уже в VI веке до н.э. пифагореизм был чем-то 
вроде государственной религии на всей территории Graecia Magna (Великой Греции).
 Кроме того, идеи,.составлявшие основу этих мистерий, никогда не умирали, но 
пережили философский ренессанс во II веке до н.э., когда оказали огромное 
влияние на мир александрийской мысли. Их столкновение с пророчеством Ветхого 
Завета привело впоследствии к тому, что можно назвать началом христианства как 
мировой религии. 
Теперь уже из эллинистического синкретизма возникает разделение людей на типы, 
что было совершенно не свойственно «гуморальной» психологии греческой медицины. 
В философском смысле, здесь и возникли градации между парменидовскими полюсами 
света и тьмы, верха и низа. Людей стали подразделять на гиликов (hylikoi), 
психиков (psychikoi) и пневматиков (pneumaticoi), выделяя соответственно 
материальное, психическое и духовное бытие. Подобная классификация не является, 
конечно, научной формулировкой сходств и различий — это критическая система 
ценностей, основанная не на поведении и внешнем виде человека, как фенотипа, а 
на определениях этического, мистического и философского свойства. Хотя 
последние и не являются в точности «христианскими» понятиями, они тем не менее 
составляют неотъемлемую часть раннего христианства во времена Святого Павла. 
Само его существование является неопровержимым доказательством того раскола, 
который возник в первоначальном единстве человека, целиком пребывавшего во 
власти своих эмоций. Перед этим человек представал обыкновенным живым существом 
и оставался в таком качестве лишь игрушкой опыта, своих переживаний, 
неспособный к какому-либо рефлективному анализу относительно своего 
происхождения и своей судьбы. И теперь вдруг он обнаружил себя стоящим перед 
тремя судьбоносными факторами — наделенный телом, душой и духом, перед каждым 
из которых он имел моральные обязательства. Предположительно уже при рождении 
было решено, проведет ли он свою жизнь в гилическом или пневматическом 
состоянии, или же в каком-то неопределенном местоположении между ними. Прочно 
укоренившаяся дихотомия греческого разума сделала последний более острым и 
проницательным, а результирующий ее акцент значительно сместился теперь на 
психическое и духовное, что привело к неизбежному отделению от гилической 
области тела. Все наивысшие и конечные цели лежали в моральном предназначении 
человека, в его духовном сверхмирском и сверхземном конечном пребывании, и 
отделение гилической области превратилось в расслоение между миром и духом. 
Таким образом, первоначальная учтивая мудрость, выраженная в пифагорейских 
парах противоположностей, сделалась страстным моральным конфликтом. Ничто, 
однако, не способно так взбудоражить наше самосознание и настороженность, как 
состояние войны с самим собой. Едва ли можно помыслить о каком-либо другом 
более эффективном средстве пробудить человеческую природу из безответственного 
и невинного полусна первобытной ментальное™ и привести ее к состоянию 
осознанной ответственности. 
Этот процесс называется культурным развитием. Он, в любом случае является 
развитием человеческой возможности различения и способности к суждению — 
сознания вообще. С возрастанием знания и повышением критических способностей 
были заложены основы для повсеместного последующего развития человеческого 
разума с точки зрения (с позиции) интеллектуальных достижений. Особым 
умственным продуктом, далеко превзошедшим все достижения древнего мира, стала 
наука. Она закрыла трещину между человеком и природой в том смысле, что, хотя 
человек и был отделен от природы, наука дала ему возможность вновь отыскать 
свое соответствующее место в естественном порядке вещей. Однако его особая 
метафизическая позиция должна была быть выброшена при этом за борт, отвергнута 
настолько, насколько она не была обеспечена верой в традиционную религию — 
откуда и возник известный конфликт между «верой и знанием». Во всяком случае 
наука осуществила превосходную реабилитацию материи, и в этом отношении 
материализм может даже рассматриваться как акт исторической справедливости. 
Но одна, безусловно, весьма важная область опыта, сама человеческая психика, на 
очень долгое время осталась заповедной областью метафизики, хотя после 
Просвещения и делались все увеличивавшиеся серьезные попытки сделать ее 
доступной научному исследованию. Первые экспериментальные опыты были сделаны в 
области чувственных восприятии, а затем постепенно перешли в сферу ассоциаций. 
Эта исследовательская линия проложила путь экспериментальной психологии, и ее 
кульминацией стала «физиологическая психология» Вундта. Более описательный 
подход в психологии, с которым вскорости вошли в контакт медики, получил 
развитие во Франции. Его главными представителями были Тэн, Рибо и Жане. Данное 
направление, главным образом, характеризовало то, что в нем психическое 
подразделялось на отдельные механизмы или процессы. В свете этих попыток на 
сегодня существует подход, который можно было бы назвать «холистическим», — 
систематическое наблюдение психического как целого. Многое указывает на то, что 
это направление зародилось в определенном биографическом типе, в частности в 
том типе, который в древнюю эпоху, также имея свои специфические преимущества,