постепенно мрачнеть, портит настроение себе и друзьям, мешает игре, даже может 
впасть в буйство. В такие минуты кажется, что он сильно переоценивает свое 
место в мироздании.
   Иногда, в моменты плохого настроения, ему кажется, что все вокруг специально 
сговорились, чтобы доставить ему как можно больше хлопот, огорчений и неудач. 
Он не слишком скрывает свои чувства и уже благодаря этому легко наживает себе 
врагов.
   Моя мама оценивает человека почти мгновенно. Однажды она мне сказала: «Мне 
кажется, что я вижу людей насквозь, — всех кроме себя». О посторонних людях она 
судит запросто: «Этот твой знакомый — круглый дурак» (и правда: я потом думаю, 
как же я раньше этого не замечала?); «Эта твоя подружка — очень ненадежная 
девица, предаст в любую минуту» (точно, так оно потом и получилось); «Этот 
человек — прекрасная личность» (в этот момент мама глядит на фотографию и 
описывает все достоинства совершенно незнакомого ей человека)... и так далее.
   По ее свидетельству, это свойство у нее обнаружилось с детства. Например, 
она вспоминает свою воспитательницу в детском саду: «Жестокая была женщина. 
Могла намеренно оскорбить и унизить ребенка, это я понимала уже тогда. Когда 
она хотела сорвать зло на мне, а я не считала себя виноватой, я четко понимала, 
что происходит. Это мне помогало пережить ситуацию и не сделаться жертвой ее 
жестокости, как это было с большинством других детей».
   Она также рассказывала и о своей школьной жизни: «У нас была учительница, 
которую все не любили и высмеивали, но я то хорошо видела, что это — несчастное,
 издерганное и затюканное существо, и что ее следует пожалеть».
   При необходимости ИЛЭ прекрасно оценивает возможности не только предметов в 
объективном мире, но и сущность человека. Но обратите внимание, что это отнюдь 
не противоречит ранимости этической функции ИЛЭ. Одно дело — увидеть и 
почувствовать сущность человека (ЧИ), а другое — уметь уловить сиюминутное 
настроение, проявить участие (ЧЭ), или, наоборот, понять неуместность 
навязчивой заботы, которая почему-то другому может показаться обременительной 
(БЭ). В этих тонкостях ИЛЭ действительно не очень разбирается.
   Часто он действует, рассчитывая на везение. Любимое его выражение в любой 
неудавшейся ситуации: «Не повезло!» Деньги для него — вода. Есть — значит, есть,
 а нет — значит, «не повезло». Если они есть, он носит с собой крупные суммы — 
надеется сделать большую покупку, иначе деньги разойдутся по мелочам. Копить 
деньги впрок не может, ему проще занять. Но тут он реалистичен и всегда 
оценивает, сможет ли он отдать деньги, какую сумму и в какой срок. С легкостью 
сам дает в долг, отказывает лишь в том случае, если у него нет ни копейки.
   Органически не способен постоянно поддерживать порядок у себя дома. 
Беспорядка, похоже, он просто не замечает. Чтобы найти что-нибудь в своем шкафу,
 ему проще все выкинуть оттуда, потом методично разгрести эту кучу, закидывая 
все обратно по одной вещи в том же беспорядке, чем аккуратно разложить все по 
полочкам...
   Весь этот отрывок, конечно же, посвящен слабости сенсорной функции ИЛЭ.
   С. преподавала музыку. Все ее ученики были неизменно «замечательными», 
«удивительными», «талантливыми», все были способны научиться играть, как Рихтер,
 как Гилельс, любого она могла вдохновить, поддержать, вселить уверенность в 
своих силах.
   Будучи человеком высокой культуры, она старалась привить элементы культуры и 
нам. Помню, как я, сделав какую-то оплошность, сказала: «Извиняюсь», — и на всю 
жизнь запомнила ее слова: «В русском языке слово "извиняюсь" означает "извиняю 
себя". Надо говорить "извините, пожалуйста!"»
   Удивительно она учила: сама разработала естественное положение руки на 
клавиатуре рояля, отбросив все каноны. «Ты должна играть не по клавише, а 
клавишей по струне; клавишу надо брать так же, как берешь книгу со стола». 
Однажды она привела меня в консерваторию показать тамошнему профессору. Я 
чувствовала себя лишь «материалом для демонстрации» и бодро отбарабанила 
«Музыкальный момент» Рахманинова — произведение довольно сложное технически. 
После прослушивания профессор спросил: «А повторить еще раз можешь?» — 
«Пожалуйста», — и сыграла еще раз. «Неужели у тебя не устали руки и ты могла бы 
сыграть еще?» — «Хоть десять раз», — ответила я бодро, и это было правдой. 
«Удивительно, — прокомментировал мою игру профессор, — не все студенты 
четвертого курса консерватории так легко справляются с этим произведением. Но 
слушать я это могу, только закрыв глаза. На такие руки нет сил смотреть». Сам 
он играл так, как будто у него в ладонях было зажато по теннисному мячу, как 
это требовалось по тогдашним правилам.
   Брак ее оказался неудачным, она рано развелась, оставив дочь в семье мужа, 
поскольку в те времена жила в нищенских условиях в одной комнате с 
тяжелобольной матерью. Позднее она пыталась как-то устроить свою личную жизнь, 
но это ей так и не удалось. Каждым новым знакомым мужчиной она торопилась 
очароваться, начинала вдохновенно рассказывать о его великих достоинствах, о 
том, как он несчастен и как ей хочется ему помочь. Однако заканчивалось это 
всегда одинаково: вскоре она уже сообщала, что это «не то», некоторое время 
ходила подавленная, разрывала связь, а потом все начиналось сначала уже с новым 
претендентом.
   В последние годы жизни она жила в маленькой однокомнатной квартире, где в 
15-метровой комнате посередине стоял рояль, у стены тахта и вдоль стен — шкафы 
с одеждой и книгами. Книги, ноты и пластинки лежали на рояле, под роялем, на 
подоконниках. И еще в ее доме всегда было много цветов — приносили благодарные 
ученики, многих из которых она буквально спасла от профессиональной болезни рук 
(«переигрывания»).