Поломавшись некоторое время, она уступала униженным, просьбам родственников и 
выходила из комнаты. Было не очень понятно, что произойдет, если ее не удастся 
«уломать» и за стол все сядут без нее, но поступить так и в голову никому не 
приходило, все понимали — хуже будет!
   Было заметно, что бабушка ревностно следит за своим статусом, постоянно 
пытаясь его повысить, и единственным существом в доме, используемым для этой 
цели, была старшая внучка. Когда никого, кроме этой девочки, в доме не было, 
бабушка вдруг закатывала глаза, валилась на пол и начинала кататься по нему, 
всхлипывая и бормоча что-то нечленораздельное. Каким-то шестым чувством девочка 
понимала, что все это — игра чистой воды, поэтому после нескольких таких 
представлений стала просто уходить из дома. Тогда спектакли прекратились.
   Младшую же внучку бабушка просто обожала, что называется, — не могла на нее 
надышаться. «Ласковый теленок двух маток сосет», — любила говорить она, намекая 
на угловатость старшей и мягкость младшей. Когда младшая девочка выросла, 
бабушка продолжала служить ей самым преданным образом, стараясь накормить ее 
как можно вкуснее, выпросить для нее у родителей денег и купить платье, сама 
подсовывала ей деньги, снимая проценты со счета, который образовался у нее от 
продажи дома после смерти мужа.
   Вот таким образом может проявиться недифференцированность слабых эмоций 
психотипа Максим. Бабушка находится в плену своей привязанности к одному члену 
семьи, отказывая в элементарной заботе и внимании другому. Очевидно, младшая 
девочка быстро усвоила эту черту характера бабушки и своей ласковостью успешно 
манипулировала, легко добиваясь желаемого.
   Очень характерными для психотипа ЛСИ является также и потребность соблюдать 
«вертикальную иерархию», точно определить в структуре (в данном случае — в 
семье), кто выше, а кто — ниже, следовать этому порядку и ни в коем случае не 
нарушать его. Для этого периодически бабушка демонстрирует старшей внучке 
собственное самодурство, но девочка уклоняется от наблюдения за отвратительными 
сценами, проявляя тем самым пассивный протест.
   До войны мой отец работал в Ленинграде на одном из военных заводов, в 
коллективе, который занимался разработкой шифровальных аппаратов для Генштаба. 
Работа шла очень напряженно и за 2 — 3 месяца до нападения фашистов была 
закончена. Позднее с удовольствием и гордостью отец отмечал, что аппарат 
исправно работал всю войну, и немцы так и не смогли раскрыть его шифр.
   Во время войны завод был эвакуирован за Урал, и перед коллективом была 
поставлена задача: наладить массовый выпуск радиостанций для партизанских 
отрядов. Ситуация осложнялась тем, что, кроме нескольких кадровых работников 
завода, которых не могли отправить на фронт по понятным причинам, персонал 
состоял из истощенных подростков, часто падавших в голодные обмороки и 
засыпавших на своих рабочих местах. В таких условиях надо было разворачивать 
конвейер.
   И отцу удалось такой конвейер наладить: вдоль длинных рядов столов, за 
которыми сидели подростки, он быстро перебегал от одного к другому и быстро 
показывал: делай так, паяй здесь, присоедини сюда.... И так — весь день, как 
сеанс одновременной игры. В результате, после выпуска первой партии аппаратуры, 
отец получил дистрофию и глубокое нервное переутомление.
   Каково же было возмущение отца, когда он через довольно длительное время 
после окончания сборки первой партии случайно обнаружил, что вся эта аппаратура 
лежит на складе. Любая конфронтация с начальством в те годы могла привести к 
аресту и даже расстрелу, но это его не остановило, и он в резкой форме 
потребовал от директора завода немедленной отправки партии радиостанций. Как 
потом он узнал, директор придерживал эту партию аппаратуры и, ссылаясь на 
трудности, требовал в верхах дополнительные ресурсы.
   Отца уволили, но до ареста дело не дошло — немедленно остановился конвейер, 
потому что пошел брак. Отца снова взяли на работу на завод начальником ОТК, и 
он снова, уже иными средствами, которые у него были в руках, сумел наладить 
качественное производство продукции. Позднее, сдав сразу 2 партии 
радиоаппаратуры, директор получил орден, повесив без зазрения совести его себе 
на грудь. «Стервец», — так определил отец этого директора.
   А вообще отец остерегался оценивать качества людей, он оценивал, скорее, их 
поступки. С его точки зрения, не могло быть таких обстоятельств, которые бы 
оправдывали небрежную работу, «авось» — для него не существовало ни в чем.
   «Кое-какер», — так презрительно отзывался он о том, кто работал спустя 
рукава. Сам же он, за что бы ни брался, делал все с большим запасом прочности. 
Например, никогда не использовал гвозди, а только шурупы, которые сажал на лак. 
Все изготовленное им уже никогда не ломалось и было сверхнадежным.
   Вскоре после войны отец купил машину, и за все долгие годы ее вождения он ни 
разу не попал ни в одну аварию. Это непостижимо и трудно в это поверить, но его 
водительские права были совершенно чисты, несмотря на солидный водительский 
стаж — более тридцати лет. Основные принципы, которыми он часто пользовался, 
это — «пропусти дурака» и «нужно предвидеть». Его подстраховки были настолько 
основательны, что в неожиданные ситуации он практически никогда не попадал. Его 
предусмотрительность проявлялась практически во всем, в том числе и о 
отношениях с людьми. Я не могу вспомнить ни одного случая, чтобы он с кем-то 
подрался — таких ситуаций просто не возникало, он хорошо просчитывал их и умело 
избегал.
   Еще одним характерным свойством его натуры было то, что он собирал и хранил 
очень большое количество разных деталей, инструментов, материалов, которые 
могли ему пригодиться. Все это могло храниться в доме буквально кубометрами, и, 
как часто смеялась мама, — «у него в прихожей за шкафом лежат еще две машины».