ости (тут они 
отчасти напоминают женщин). В течение всего удлиненного периода самка успевает 
спариться с большинством самцов в группе, и все они делятся с нею пищей, так 
как находятся в подчиненном состоянии, которое длится, пока самка может 
спариваться. Выходит, чем самка сексуально активнее, тем больше пищи она имеет 
для себя и своих зародышей и тем больше самцов считают ее детенышей своими. Так 
что если один из самцов погиб или «ушел» в другую группу, детеныш без отца не 
остается. Итак, верветкам удалось преодолеть столь типичный для приматов 
принцип полного «господства» самцов, растянуть время инверсии доминирования и 
обеспечить в результате заботу о самке и ее детях.
      Но верветки – не предки человека. А как же наши ближайшие родичи? В 
семейном отношении они мало похожи на человека. Орангутанги живут на деревьях, 
самцы не дерутся из-за самок и не заботятся ни о них, ни о детенышах, которые к 
четырем годам уходят в отдельные группы полувзрослых. Гориллы живут в лесу на 
земле и деревьях группами с полным доминированием одного самца, который, однако,
 позволяет подчиненным спариваться со своими самками. Самки совершенно 
подавлены самцами, которые перед ними не токуют, ни их, ни детенышей не кормят. 
Маленьких детенышей самцы от себя отгоняют, лишь трехлетних и старше, 
оставивших матерью, подпускают к себе. Шимпанзе живут в более открытом 
ландшафте и проводят на земле больше времени. Группы у них более обширные, а 
отношения теплее и разнообразнее. Самцы образуют не столь строгую иерархию, но 
самок не ревнуют, не токуют перед ними и не кормят.
      Человекообразные в области брачных отношений явно ушли от общих с 
человеком предков своими особыми путями. Но у гиббонов, отделившихся от общего 
ствола предков несколько раньше, чем человекообразные, отношения семейные. 
Семья состоит из самца, одной-двух самок и детей. Подросшие дети обоего пола 
изгоняются. В местах кормежки семьи объединяются в группы. Многие специалисты 
считают, что изначальная структура сообщества предков человека во времена 
древесного образа жизни напоминала структуру гиббонов. Главный аргумент в 
пользу исходной моногамности – сохранение у человека инстинкта ревности. Этот 
инстинкт, как мы видели, ослаблен или даже отсутствует у обезьян с групповыми 
формами брачных отношений. В пользу парного брака говорит и наличие у мужчин 
пусть слабой, но все же несомненной потребности заботиться о своей женщине и ее 
детях, чего начисто лишены человекообразные. Но если бы предки человека всегда 
так и оставались моногамами, то им не нужны были бы инверсия доминирования 
перед спариванием, поощрительное спаривание и перманентная готовность к нему. 
Все это нужно при групповом браке по типу верветок. 
      Поэтому этологи согласны с этнографами: на каком-то этапе эволюции предки 
человека свернули к групповому браку с заботой прамужчин о праженщинах, и на 
этом этапе праженщины претерпели серьезные эволюционные изменения.
      Пока предки человека жили на деревьях, враги были им не очень страшны и 
сочетание парных семей с групповым владением территорией соответствовало 
особенностям их среды обитания. Когда же они спустились на землю и начали 
осваивать открытые ландшафты, где много хищников, от которых некуда скрыться, 
их группы должны были сплотиться в оборонительную систему, как это по тем же 
причинам произошло у павианов (и в меньшей степени у остающихся под прикрытием 
деревьев шимпанзе и горилл). К тому же из-за перехода к питанию корневищами и 
семенами растений они утратили главное оборонительное оружие приматов – острые, 
выступающие клыки (такие клыки не позволяют челюстям делать боковые движения, 
нужные при перетирании твердых корневищ и семян). Сохранение в сплоченной 
социальной группе, построенной на иерархии, парных отношений полов затруднено. 
Поэтому неудивительно, что и гориллы, и шимпанзе, и павианы перешли к 
«обобществлению» самок либо всеми самцами в группе, либо ее иерархами. Самцы 
при этом полностью подавили самок и не кормят ни их, ни их потомство, самки 
вполне справляются с этим сами, благо основная пища человекообразных — побеги и 
листья – имеется в достатке. Но предки человека пошли несколько другим путем – 
к групповому браку с усилением участия самцов в заботе о самках и детях. Тому 
были веские причины.
      
      Эпилог: беда в том, что люди рано стали людьми
      
       В конце сороковых годов замечательный советский исследователь, генетик 
человека С. Давиденков выдвинул гипотезу: биологическая эволюция от обезьяны к 
человеку была исключительно быстрой на последнем этапе и далеко не прямой. 
Естественный отбор решал уйму совершенно новых задач, многое решалось как бы 
вчерне. Если бы человек и дальше эволюционировал как обычный биологический вид, 
все решения были бы в конце концов найдены, отшлифованы, все лишнее убрано.
       Но в самый разгар биологической эволюции случилось невиданное – человек 
в значительной мере вышел из-под влияния естественного отбора незавершенным, 
недоделанным. И таким остался навсегда. (Чтобы быть совсем точным: человек ушел 
не от всех воздействий отбора. Например, отбор на устойчивость к заразным 
болезням, от которых нет вакцин и лекарств, продолжает действовать. Может 
изменяться и поведение. Если долго не будет найдено средство от СПИДа, то в 
охваченных пандемией популяциях в Африке будет происходить отбор, увеличивающий 
в популяции число людей, генетически склонных к строгой моногамии, поскольку от 
СПИДа умирают и сексуальные партнеры, и их дети.)
       А вышел человек из-под действия отбора потому, что главным условием 
успеха стала не генетически передаваемая информация, а внегенетически 
передаваемые знания. Выживать стали не те,