материальносырьевая база с ее «вскрышными разработками» и сведением лесов на 
миллионах гектаров; промышленность, захватывающая сельскохозяйственные угодья, 
отравляющая воду и воздух; автотранспорт, соревнующийся с промышленностью в 
отравлении воздуха, убивающий сотни тысяч и калечащий миллионы людей ежегодно; 
конвейеры на заводах, изматывающие и отупляющие рабочих; «сверхурбанизация», 
приводящая к противоестественному скоплению многомиллионных масс людей в 
гигантских «супергородах» – мегалополисах и т.д. Развернулась кампания по 
«оцениванию технологии», повторившая все перипетии экологической кампании 
вплоть до создания международной ассоциации и правительственных учреждений 
специально по этой проблеме. О размахе и характере движения можно судить, 
например, по книге американских футурологов М. Сетрона и Б. Бартока «Оценивание 
технологии в динамической среде» (1974).
      «Технологическая волна» по накалу страстей и скорости нарастания 
первоначально грозила перехлестнуть первую, но в конечном итоге примерно к 
середине 70х гг. слилась с ней. Ее значение трудно переоценить. Ведь, по сути 
дела, ставился вопрос о качественно новой концепции научнотехнического 
прогресса как в принципе управляемого явления. Ясно, что от того, как сложится 
эта концепция, во многом будет зависеть характер дальнейшей эволюции 
футурологии.
      Перефразируя приведенное выше высказывание одного из участников 
футурологических конференций, можно сказать, что лозунгом начала 70х гг. на 
Западе сделался тезис – «Никакой футурологии при современной технологии». Это 
тоже было тягчайшим ударом по господствовавшему течению, которое целиком 
базировалось на «современной технологии» и оптимистично проецировало в будущее 
наблюдавшиеся тенденции развития научнотехнического прогресса.
      Третья «волна» возникла почти одновременно со второй. Она выразилась в 
оживлении давно существовавшего на Западе антисциентистского течения с его 
отрицанием науки как конструктивной формы общественного сознания, обвинениями в 
се адрес, сводившимися к тому, что якобы именно она породила гонку вооружений, 
развитие атомного, химического, бактериологического оружия массового поражения, 
загрязнение природной среды, демографический и информационный «взрывы», 
многочисленные тупики и кризисы середины XX века. Представители этого течения 
обвиняют ученых в том, что они якобы превратили науку в некую «священную 
корову», в нечто вроде новой религии и ведут привольную жизнь новоявленных 
жрецов, которых не трогают тревоги и беды человечества. Отсюда – призывы 
«упразднить науку», заменить ее новыми формами общественного сознания, какими 
именно – неясно даже авторам подобных призывов.
      Отзвуки подобных настроений можно было обнаружить, например, в 
выступлениях американского священника Дж. Платта, сведенных в его книгу «Шаг к 
человеку» (1966). «Экологический» и «технологический» кризисы дали такого рода 
взглядам как бы второе дыхание. Число выступлений в этом духе резко возросло. 
Правда, и третья «волна» вскоре слилась с первой. Но свою роль в подрыве 
«кредитоспособности» господствовавшего течения – лучшей мишени с 
антисциентистских позиций трудно было и придумать! – она также сыграла.
      Под этими ударами облик футурологии стал заметно меняться. 
Господствовавшее течение осталось преобладающим по числу представителей и 
произведений, но оказалось дискредитированным, оттертым на второй план в глазах 
западной общественности и претерпело немаловажные изменения. Оставаясь в 
принципе на своих прежних позициях, его представители учли новую конъюнктуру, 
включив в свои концепции мотивы «экологического кризиса», «переоценки 
технологии», а иногда и антисциентизма. Они сделали гораздо более изощренной 
свою аргументацию и намного убавили мажорный тон прогнозов. Это относится даже 
к последующим работам Г. Кана – наиболее радикального и «стойкого» 
представителя данного течения, в частности, к его книгам, вышедшим в те годы: 
«Растущая японская сверхдержава: вызов и ответ» (1970), «Грядущее: размышления 
о 70х и 80х гг.» (1972, в соавторстве с Б. БрюсБриггсом), «Следующие 200 
лет» (1976, в соавторстве с У. Брауном и Л. Мартелем). В еще большей мере это 
относится к работам Д. Белла и других «постиндустриалистов».
      Д. Белл представил свой доклад о «постиндустриальном обществе» на VII 
Международном социологическом конгрессе (Болгария, Варна, 1970), внеся 
некоторые поправки по сравнению с докладами на «Комиссии 2000 года» в 1965—1966 
гг., опубликованными в сборнике «Навстречу 2000 году» (1968). Но времена 
настолько изменились, что частных поправок оказалось недостаточно.
      Доклад Белла вызвал резкую заочную критику (сам автор на конгресс не 
явился). Социологи вынесли ему приговор: «Старомодно». Наверное, эта оценка не 
осталась для Белла безразличной. Во всяком случае на следующий год он выступил 
в журнале «Сэрвей» (1971, № 2) с большой статьей «Постиндустриальное общество: 
эволюция идеи», а в 1973 г. выпустил монографию «Приближение 
постиндустриального общества: экскурс в социальное прогнозирование». Здесь мы 
видим существенные новации.
      Вопервых, уже не игнорируются, как это свойственно теориям 
индустриализма, принципиальные различия между капитализмом и социализмом. 
Подчеркивается нереальность их «конвергенции». За социализмом признается «право 
на существование», но только в определенной плоскости понимания, или, пользуясь 
терминологией автора, «оси исследования». Если иметь в виду «ось собственности» 
(на средства производства), то различают феодализм, капитализм и социализм. 
Если «ось собственно производства» – то доиндустриальное, индустриальное и 
постиндустриальное общество независимо от общественного строя. Если же «ось 
политики» – то демократическое и авторитарное общество. И так далее. Какая 
«ось» основная, определяющая, автор не указывает.