Рассматриваемая теория со времени своего возникновения претерпела 
определенные изменения, в частности в результате широкой практики 
экспериментальных исследований. Уже в 40-е годы авторы модифицировали 
формулировку своей гипотезы. Агрессия теперь рассматривалась как естественное, 
но не неизбежное последствие фрустрации. Допускалось, что путем научения могут 
быть приобретены и неагрессивные ответы на фрустрацию. Однако агрессия 
считалась все-таки доминантной реакцией на фрустрацию, и неагрессивный ответ 
мог произойти только в том случае, если агрессивные реакции сталкивались ранее 
с невознаграждением или наказанием, и, таким образом, агрессивное поведение 
элиминировалось. Важно подчеркнуть, что в этой модификации первоначальной 
гипотезы фрустрация по-прежнему рассматривалась как неизбежный предшествующий 
фактор агрессии, т.е. если имел место агрессивный акт, «допускалось, что 
фрустрация всегда представлена как провоцирующее условие» [Bandura, 1973, р. 
32].
     Достаточно широкая критика данной гипотезы со стороны зарубежных авторов 
шла по ряду направлений. Прежде всего она касалась характера реакций на 
фрустрацию. Антропологи, например, указали, что в некоторых культурах агрессия 
не является типичной реакцией на фрустрацию. К. Левин, 3. Дембо и другие 
представители групповой динамики показали в эксперименте возможность иных, чем 
агрессия, реакций на фрустрацию. А. Маслоу, С. Розенцвейг, А. Бандура и другие 
отмечают, что фрустрация — не единственный фактор, приводящий к выражению 
агрессивности. Например, оскорбление и угроза более вероятно вызовут агрессию, 
чем блокирование поведения. Исследования обнаружили и более сложный, чем 
предполагалось ранее, характер отношения между наказанием и агрессивным 
поведением. «В зависимости от его природы и взаимодействия с другими 
детерминантами,—пишет, например, Бандура,— наказание может усиливать, уменьшать 
агрессивное поведение или вовсе не оказывать на него ощутимого действия» 
[Bandura, 1973, р. 34].
     Авторы единодушно обращают внимание также на большую неоднозначность в 
понимании обеих сторон отношения фрустрация — агрессия. В последнее время 
внесен ряд дополнений и в вопрос о характере последствий участия в агрессии, т.
е. в гипотезу катарсиса. Согласно подходу С. Фешбека, участие в агрессии может 
иметь три разделимых эффекта, работающих в различных направлениях: оно может 
уменьшать агрессивное побуждение (драйв), может вновь усиливать агрессивные 
реакции и может изменять силу сдерживаний. Фешбек, как Миллер и Доллард, 
исходит из предположения, что фрустрирующее событие вызывает побуждение (драйв),
 которое и является непосредственной причиной агрессивного поведения. Однако в 
характеристике свойств агрессивного побуждения его подход отличен от 
традиционного. Иначе описывается и основная цель агрессии: вызывание боли у 
других служит восстановлению самооценки агрессора и его чувства власти.
     'Таким образом, со временем не подтвердилось положение о неразрывной, 
необходимой связи агрессии и фрустрации, т.е. представление о том, что агрессия 
всегда оказывается результатом действия фрустраторов (барьеров на пути к цели), 
а фрустрация неизбежно ведет к агрессии. Тем не менее в настоящее время неверно 
было бы констатировать отбрасывание рассматриваемой теории. Скорее, более 
правильно говорить о ее надстраивании, о различных дополнениях к ней. Одно из 
направлений пересмотра и усложнения теории связано с исследованиями А. Бандуры, 
работы которого будут рассмотрены ниже. В настоящее время наряду с данной 
теорией агрессии в качестве основных выступают инстинктивистский и когнитивный 
подходы [Бэрон, Ричардсон, 1998].
     Другим важным сюжетом теоретических построений Миллера и Долларда является 
проблема подражания, или имитации. Проблема подражания принадлежит к кругу 
первых проблем в зарождавшейся социальной психологии на рубеже XIX-XX вв. 
Изначальный повышенный интерес психологов к данной проблеме не случаен: 
подражание является важнейшим механизмом взаимодействия, причастным к рождению 
целого ряда феноменов, характеризующих, в частности, социализацию, конформность.
 Однако заслуга «отцов — основателей» зарубежной социальной психологии состояла 
скорее в вычленении феномена подражания, нежели в объяснении его природы. Вряд 
ли могло удовлетворить определение подражания как инстинктивного явления 
(МакДуголл) или как вида гипнотизма (Тард).
     Миллер и Доллард в работе «Социальное научение и подражание» [МШег, 
Dollard, 1941] отказываются от старой традиции определять подражание как 
инстинкт, от подхода к нему как к унитарному процессу. Они рассматривают 
подражание как объект инструментального научения и объясняют его 
соответствующими законами. Проблема первых умозрительно-спекулятивных 
социально-психологических теорий переносится ими на экспериментальный уровень.
     Здесь необходимо сделать отступление, отметив, что Миллер и Доллард 
первыми в бихевиористской ориентации попытались перейти к теории социального 
научения. Их основные допущения, сложившиеся под влиянием позиции Халла, 
модифицированной ими, включают постулирование четырех фундаментальных факторов 
всякого научения: драйва, сигнала, реакции, вознаграждения. Сигналы и 
побуждения рассматриваются в словаре Миллера и Долларда как два аспекта одного 
явления — стимула. Любой стимул может приобрести характер побуждения, если он 
становится достаточно сильным, чтобы вынудить организм действовать. Любой 
стимул может стать сигналом благодаря своему отличию от других стимулов. 
Сигналы определяют, когда, где произойдет реакция и какой она будет. В словаре 
Миллера и Долларда определение сигнала в какой-то мере синонимично определению 
дискриминативного стимула.
     В своей схеме социального научения авторы вводят среди прочих вторичных 
побуждений побуждение подражать, имитировать. По их мнению, одним из наиболее