гештальт-паттернов, включающих в себя телесные движения, телесные ощущения и 
более общий процесс осознания. Я это вижу как часть постепенно 
развертывающегося эволюционного процесса, уходящего от фрейдовского понимания 
внутрипсихического к моделям межличностной терапии и картине мира, основанной 
на идее взаимодействия.
        В центре символической терапии лежит представление о том, что в жизни 
имеется определенное число универсальных вопросов, настолько нагруженных 
символико-импульсивным содержанием, что мы можем иметь с ними дело лишь в 
завуалированном, замаскированном виде. На поверхностных уровнях встречаться с 
ними очень страшно, однако они позволяют проникнуть на глубинные уровни нашей 
жизни.
        Таким образом, символическая терапия направлена на то, чтобы помочь 
людям чувствовать себя более комфортно при взаимодействии с миром своих 
символов и импульсов, меньше пугаться их, более полно включать их в свою 
реальную жизнь. Мира символов и импульсов не надо избегать. Вы не можете от 
него скрыться!
        Единственный честный способ сподвигнуть людей заглянуть в лицо такой 
страшной на первый взгляд территории — использовать самого себя. Терапевт 
должен быть готов раскрыть некоторую часть своего собственного символического 
опыта, обнаружить свои личностные представления и систему верований, намекнуть 
на существование каких-то своих глубинных инфраструктур. Если вы осмелитесь 
предъявить семье фрагменты своего символического мира, они уйдут от вас, унося 
с собой частички вас в себе, и когда столкнутся с этими частичками позднее, то 
должны будут самостоятельно решить, что с ними делать. Они свободны 
осуществлять любые переносы, в зависимости о того, какой отзвук это будет 
находить в них самих.
        Семья может соблазниться заглянуть в ваш внутренний мир, когда вы 
будете говорить о ваших слабостях и о том, что вы отнюдь не являетесь 
совершенным существом, или же будете демонстрировать свою несвободу, страх или 
смущение. Этот подход, который я называю образно-зеркальным, задуман для того, 
чтобы они получили возможность исследовать и даже открыть свою систему 
убеждений и верований, свою инфраструктуру. Если в личностной перспективе 
высветить женственность у мужчин, мужские черты у женщин, инфантильность, 
которую ощущают все взрослые, то это несомненно может привести к личностному 
росту. Все эти области внутренней жизни, о которых люди обычно вслух не говорят 
и даже не думают (может быть, потому что они сверхзначимы), должны быть 
вынесены на поверхность.
        Один из самых волнующих аспектов этой работы состоит в открытии, что с 
развитием терапевтического процесса мы все более и более свободно включаемся в 
такой символический обмен, который становится опытом, стимулирующим и наш 
собственный рост. Мне часто кажется, что чем больше я получаю для себя из 
нашего совместного опыта, тем больше могут получить и они. Результат встречи 
наших символических миров может быть воистину очень волнующим: мы все 
становимся пациентами по отношению к данному событию.
        Один из классических примеров символической терапии — то, как она 
обходится с темой смерти. Смерть терапевта, смерть члена семьи, смерть как 
универсальный общечеловеческий феномен, ее неизбежность... Все мы хотели бы, 
чтобы время остановилось, хотели бы жить вечно и навсегда сохраниться в памяти 
будущих поколений. В культурной среде, которая тщательно пытается 
деперсонализировать смерть, всячески стремится ее завуалировать, опыт 
мужественного осмысления факта неизбежности смерти может оказаться очень 
глубоким и существенным. Идея о том, что только осознав факт неизбежности своей 
собственной смерти, ты можешь стать действительно свободным человеком, очень 
часто оказывается в личностной перспективе чрезвычайно важной.
        То же можно сказать и о темах безумия, суицидов, убийства, секса и т.д. 
Например, я часто говорю членам семьи: "Если бы вы действительно сошли с ума, 
то как бы все происходило? Взяли бы ружье, взобрались на башню и тренировались 
бы в стрельбе по человеческим мишеням? Убежали бы в лес, чтобы стать деревом? 
Как бы на самом деле выглядело ваше безумие?" Задавая такие вопросы, я поощряю 
внешнее выражение их внутренней жизни тем способом, который не угрожает 
разрушениями. Это возможность посмотреть на собственный мир импульсов без 
страха, что он действительно возьмет над вами верх. Став лицом к лицу со своими 
импульсами, человек начинает их интегрировать, а не сохранять в изолированном и 
первозданном виде. Старания изолировать импульсы обычно приводят к их усилению, 
часто до такой степени, что когда они получают возможность выйти наружу, то 
имеют больше шансов оказаться неконтролируемыми и взрывоопасными.
        Попытки изучения данного вопроса убедили меня, что лучше, если весь 
символический груз человека не выходит на поверхность внезапно и сразу, 
проявляется маленькими порциями. Например, если попросить молодую жену 
поделиться замыслами убить своего мужа, значит очень расстроить ее. Уместнее 
спросить, не думала ли она когда-нибудь, что пересолить суп — хороший способ 
отомстить мужу или даже от него избавиться.
        Для того чтобы помочь им открыть такие “неизведанные земли”, я делюсь 
своими ассоциациями или же понуждаю проигрывать полярные оппозиции к тем точкам 
зрения, с которыми они приходят. Например, я могу спросить мужа, утверждающего, 
что он настолько любит свою жену, что умрет, если та его бросит: "Могли бы вы 
решиться на убийство, если бы знали, что это единственный способ избавиться от 
тирании?" А жене, утверждающей, что любит своего мужа настолько, что не 
решается когда-либо критиковать его, я говорю: "Это абсолютно ошибочно".
        В этих примерах я стремился разрушить общепринятую установку на