НЕ МИР, НО МЕЧ
        
        
        Я обнаружил, что четыре "данности" существования имеют прямое отношение 
к психотерапии: неизбежность смерти – нашей или тех, кого мы любим; свобода 
сделать с собственной жизнью что угодно; наше абсолютное одиночество в мире и, 
наконец, отсутствие в жизни какого бы то ни было очевидного, готового смысла 
или значения. Эти данности могут показаться мрачными, однако содержат семена 
мудрости и искупления.
        
        Ирвин Ялом. "Палач любви” и другие рассказы о психотерапии
        
        
        Книга выводит из равновесия с первой страницы (особо устойчивых – с 
третьей). Озадачивает, восхищает, возмущает. Даже пугает – как неожиданная 
встреча нос к носу, скажем, с тигром. Мощь, красота, острое ощущение 
неординарности события... Но тигр все-таки, кто его знает... Говорите, ручной – 
профессор, классик, "отец-основатель"? Какой же он ручной, вон что делает!
        Карл Витакер умер в апреле 1995 года. Родом был из американской 
сельской глубинки, вырастил шестерых детей с единственной и любимой женой 
Мюриэль. Почти шестьдесят из своих восьмидесяти трех лет работал 
психотерапевтом: индивидуальным, потом – групповым, а последние сорок лет – 
семейным. "Работать" для него означало прежде всего выводить системы из 
равновесия.
        В другой своей книге ("Полночные размышления семейного терапевта") 
Витакер рассказывает о том, как в разные периоды жизни его опыт - иногда 
мучительный, "тупиковый" или кажущийся таковым - становился осмысленным и 
превращался во взгляды. Выражены они афористически и передают терпкий вкус 
экзистенциальных парадоксов, без которых его подхода просто нет. Судите сами: 
"Моя бредовая система: "Манифест Витакера"; "Изменение семьи означает 
страдание"; "Как сужать свой мир до тех пор, пока не окажешься в настоящем 
времени"... и так далее в том же духе.
        Надо заметить, что буквально все, что Витакер говорит о семье и браке 
(и в этой книге тоже), принимается с трудом. Во-первых, это сложно: он 
оперирует в "неэвклидовом" пространстве - постоянно напоминает о зияющих совсем 
рядом черных дырах абсурда, сбивает с толку. Мысль собеседника (читателя) 
смущена. Это очень заметно в вопросах В.Бамберри. (Некоторые фрагменты их 
диалога напоминают беседу с учителем дзен или, к примеру, с Милтоном Эриксоном.
)
        Во-вторых, Витакер "на ты" с теми самыми данностями существования, 
которые, по осторожному утверждению Ялома, "могут показаться мрачными". В 
частности, он настаивает на том, что боль в семье избыть нельзя – ее можно 
только более творчески использовать. Впрочем, читатель может найти и еще 
что-нибудь, что шокирует его сильнее. Тридцать-сорок лет назад Витакера нередко 
объявляли сумасшедшим или хулиганом, а он и не возражал. Кто еще посмел бы 
публично назвать свое профессиональное кредо "бредовой системой"?
        В этой книге нам дается возможность рассмотреть в деталях, как этот 
профессор психиатрии, президент Академии психотерапии, и прочая, и прочая – 
делает работу юродивого: говорит правду в иносказательной форме. А правда 
неуютная, жалящая, отменяющая привычную "картинку"... И вот он, профессионал – 
по определению "умный" – сознательно умаляется до того, чтобы на каком-то 
символическом уровне, может быть, эту правду передать, а для тех, кому ее 
принять невозможно, остаться, мягко говоря, эксцентричным стариком, который 
“эвона какую чушь несет”. При ближайшем рассмотрении оказывается, что чушь и 
шокирующие ассоциации отмерены твердой рукой – "во юродство претворился волею"..
.
        Витакер считал подробный расспрос семьи бестактностью, подглядыванием в 
щелочку и называл такую тактику порнографической: нельзя "умному" и "одетому" 
выворачивать наизнанку людей, которые, может быть, и сочли бы это нормальной 
медицинской необходимостью. Но, страшно сказать, на сессиях он порой засыпал, 
даже видел короткие сны и был совершенно уверен, что они, как и момент 
засыпания, – суть его бессознательная интерпретация происходящего, которая тут 
же и пускалась в дело. Разница между той и этой бестактностью в том, кто в 
результате уязвим. Или неприличен. Или ненормален. 
        Впрочем, и сама структура этой книги – подробно документированный 
"случай" с комментариями – делает мастера уязвимым: протокол позволяет нам 
"подглядывать", судить и интерпретировать терапевтические интервенции. Иногда 
они достаточно традиционны (для семейной терапии, конечно), но чаще – абсолютно 
витакеровские, "тигриные". Высочайший класс работы очевиден, воспроизвести – 
невозможно.
        Оно и к лучшему: тихий ужас охватывает при мысли о рьяном коллеге, 
который, впечатлившись и проникнувшись, прямо так и начнет всем подряд лепить 
на консультации: мол, кто в семье хочет вашего самоубийства? С какого возраста 
захотелось (или расхотелось, неважно) спать с дочерью? (Как будто нашим 
клиентам в их жизни и без того мало хамили! Господи, пронеси...)
        "Невозможные" пассажи Витакера бесконечно далеки от буквального