лицо и шею, оставив непокрытыми нос, области вокруг глаз 
и губ. Лицо Хацумомо стало напоминать маску, подобную тем, какие дети вырезают 
из белых листов бумаги. Другими кисточками она заполнила пастой более мелкие 
участки. Ее лицо стало выглядеть так, словно побывало в мешке с мукой. Она 
походила на демона, и тем не менее я испытывала ревность и стыд одновременно. 
Ведь уже через час мужчины будут завороженно смотреть на ее лицо, а я останусь 
здесь, в окейе, взмокшая и бледная.

Она увлажнила пигментные палочки и добавила краски на щеки. Я уже несколько раз 
видела, как Хацумомо заканчивала свой макияж. Каждый раз, в зависимости от 
цвета кимоно, она выбирала разные оттенки красного цвета для румян. В этом не 
было ничего необычного, но она использовала более темные оттенки, чем другие 
гейши. Я не понимала всех тонкостей, но знала, что Хацумомо умна и умеет 
подчеркнуть свою красоту.




Глава 
6

Что бы мы ни думали о Хацумомо, она была императрицей в нашей окейе, с тех пор 
как начала зарабатывать деньги, на которые мы все и жили. И как императрица, 
она проявляла недовольство, если, придя поздно ночью домой, оказывалась в 
темном дворце со спящими слугами. Если она приходила слишком пьяной и не могла 
даже снять носки, кто-то должен был за нее это сделать. Если она хотела есть, 
ей, конечно, не приходилось идти на кухню и готовить для себя что-нибудь вроде 
умебоши очазуке – ее любимой закуски, приготовленной из остатков риса и 
консервированных кислых слив, замоченных в горячем чае.

Наша окейя не была исключением. Ждать и встречать гейшу, возвращающуюся вечером 
домой, всегда поручали самым молодым «коконам», как часто называли обучающихся 
на гейш девочек. С того момента как я пошла в школу, самым молодым коконом в 
окейе оказалась я. Задолго до полуночи Тыква и две старшие служанки уже спали в 
своих постелях в холле рядом со мной. Я же боролась со сном примерно до двух 
часов ночи. Кроме того, рядом с моей постелью находилась комната Грэнни, 
спавшей со светом и обязательно оставлявшей дверь приоткрытой. Луч света, 
падающий на мою пустую кровать, возвращал мою память к одному эпизоду, 
случившемуся незадолго до нашего отъезда из деревни. Я вошла в мамину комнату, 
которую отец дополнительно затемнил, накинув рыбацкие сети поверх бумажных 
жалюзи. Мне захотелось открыть окно, и яркий луч света упал на мамину постель и 
высветил ее бледную и костлявую руку.

И когда я видела луч света на своей постели, падающий из комнаты Грэнни, я 
задавалась вопросом, а жива ли мама. Я верила, что обязательно почувствую ее 
смерть, ведь мы с ней так похожи, – но никаких знаков не было.

Однажды вечером я уснула и проснулась только от хлопка открывшейся наружной 
двери. Хацумомо бы очень рассердилась, увидев меня спящей, поэтому я изо всех 
сил пыталась принять бодрый вид. Когда отворилась дверь в холл, я с удивлением 
увидела мужчину, одетого в традиционный рабочий жакет, обтягивающий бедра, и 
крестьянские брюки, хотя и совершенно не похожего на крестьянина или рабочего. 
Уложенные гелем на современный манер волосы и бородка придавали ему 
интеллигентный вид. Он наклонился и обхватил мою голову руками.

– До чего же ты хорошенькая, – сказал он низким голосом. – Как тебя 
зовут?
Я решила, что это рабочий, и не понимала, почему он пришел так поздно, но 
спросить его об этом побоялась, и назвала свое имя. Он лизнул палец языком и 
смахнул им ресничку с моей щеки.

– Йоко еще здесь? – спросил он.

Йоко звали молодую девушку, работавшую в холле с обеда до позднего вечера. 
Тогда все окейи и чайные дома объединяла частная телефонная станция. Йоко была 
самым занятым в окейе человеком. Она принимала по телефону приглашения для 
Хацумомо, причем некоторые из них поступали за полгода или год. Обычно график 
Хацумомо формировался только к утру текущего дня, и звонки продолжались до 
позднего вечера. В тот вечер телефон почти не звонил, и Йоко, вероятно, заснула.
 Но гость не стал дожидаться ответа, жестом показал, что нет причин волноваться,
 и направился по коридору в комнату прислуги.

Я услышала извинения дей