ником. Как можно быстрее я открыла дверь в 
кладовку, где хранились кимоно, и положила дневник на полку между двумя 
платьями, завернутыми в бумагу. У меня ушло на это несколько секунд, но в любой 
момент Хацумомо могла открыть дверь и застать меня. Закрыв дверь в кладовую, я 
бросилась в свою комнату и принялась открывать и выдвигать ящики, пытаясь 
создать впечатление, что искала место, куда спрятать дневник.

Когда я вышла в коридор, она смотрела на меня из своей комнаты с легкой улыбкой,
 словно показывая, как забавляет ее эта ситуация. Мне без труда удавалось 
изображать обеспокоенность. Я понесла брошь в Мамину комнату и положила ее на 
стол перед ней. Мама отложила в сторону журнал и взяла брошь в руки.

– Это красивая вещь, – сказала она, – но в наши дни за нее на черном рынке 
никто много не даст.

– Уверена, Хацумомо очень щедро за нее заплатит, Мама, – сказала я. – Вы 
помните брошь, которую я украла у нее много лет назад и стоимость которой вы 
приписали к моим долгам? Это она. Я ее только что нашла на полу около шкатулки 
с драгоценностями Хацумомо.

– Вы знаете, – сказала Хацумомо, входя в комнату, – Саюри права, это та самая 
брошь, которую я потеряла. По крайней мере, так оказалось. Я никогда не 
надеялась увидеть ее снова.

– Да, очень трудно находить вещи, когда ты все время пьяна, – сказала я. – 
Достаточно было повнимательнее посмотреть в своей коробке с драгоценностями.

Мама положила брошь на стол, продолжая смотреть на Хацумомо.

– Я нашла брошь в ее комнате, – сказала Хацумомо. – Она спрятала ее в ящике для 
косметики.

– А зачем ты лазила в ее ящик? – спросила Мама.

– Не хотела вам этого говорить, Мама, но Саюри оставила кое-что на своем столе, 
и я захотела это спрятать. Понимаю, мне следовало сразу принести это вам, но... 
Видите ли, Саюри ведет дневник. В прошлом году она мне его показывала. В нем 
содержатся компрометирующие вещи о некоторых мужчинах. Честно говоря, несколько 
абзацев посвящены вам, Мама.

Я решила сказать, что она лжет. Хацумомо оказалась в беде, и никакие ее доводы 
не изменили бы ситуацию. Десять лет назад, когда она зарабатывала для окейи 
больше всех, она могла обвинить меня в чем угодно. Могла сказать, что я съела 
циновки в ее комнате, и Мама записала бы на мой счет стоимость новых. Но теперь,
 наконец, ситуация изменилась. Блестящая карьера Хацумомо засыхала на ветке, а 
моя в это же время расцветала. Я стала дочерью окейи и ее главной гейшей. Думаю,
 Маму не сильно беспокоило, кто прав.

– Никакого дневника не существует, Мама, – сказала я. – Хацумомо все выдумала.

– Да? – спросила Хацумомо. – Тогда я пойду и найду его, и вы, Мама, сможете его 
прочитать.

Хацумомо пошла в мою комнату, а Мама последовала за ней. Судорожно пытаясь 
найти дневник, Хацумомо устроила в моей комнате беспорядок.

– О каком дневнике говорит Хацумомо? – спросила меня Мама.

– Если дневник существует, уверена, Хацумомо найдет его, – сказала я.

– Хацумомо, – сказала Мама, – ты заплатишь Саюри за брошь, в краже которой ты 
ее обвинила.

Не знаю, расслышала ли Хацумомо, с ненавистью смотревшая на меня, Мамины слова.

Если бы вы спросили меня в те годы о поворотном моменте в моих отношениях с 
Хацумомо, я бы назвала мизуаж. Но, хотя мой мизуаж и поднял меня на более 
высокую ступень, уже недоступную Хацумомо, мы могли бы продолжать жить рядом 
друг с другом до самой старости, если бы больше между нами ничего не 
происходило. Поэтому настоящий поворотный момент в наших отношениях произошел в 
тот день, когда Хацумомо прочитала мой дневник, а я нашла брошь для пояса, в 
краже которой она меня когда-то обвинила.

Для того чтобы было легче объяснить, почему это так, позвольте передать вам 
слова Адмирала Ямомото Изоруко, сказанные однажды в чайном доме Ичирики. Я не 
была так уж хорошо знакома с Адмиралом Ямомото, считавшимся отцом Японского 
Императорского флота, но мне посчастливилось принимать участие в различных