Ибрагим приходился ему племянником и был миловидным парнем - высокий, 
довольно 
смуглый, с белыми зубами. Его отличала свежесть юноши, который вот-вот станет 
мужчиной.
     Он ревностно почитал меня, и повар рассказывал, как юноша хвастался дома: 
"Наша 
мэм-саиб самая красивая, самая умная и самая добрая среди тех мэм-саиб, что 
есть в Калькутте. 
Она настоящая богиня".
     Все звали его "бой", и, похоже, ему нравилось, что я постоянно называла 
его Ибрагимом.
     - Ты первая любовь Ибрагима, - шутил мой муж. Когда мы находились под 
домашним 
арестом, он вместе с Викки старался снабдить нас фруктами и пирожными. При этом 
он 
рисковал жизнью...
     Когда после начала войны мы без гроша в кармане должны были отправляться в 
лагерь в 
Гималаях, он добился того, чтобы сопровождать нас.
     Мой муж объяснил ему, что мы не сможем платить ему.
     "Пайса нахи манта". "Я не возьму денег", - отвечал тот и целых девять 
месяцев, что мы 
провели в лагере близ Муссури в Гималаях, не отходил от нас.
     Он охотно оказывал ту или иную любезность и другим, и благодаря его 
усердию все его 
любили.
     В горах было значительно холоднее, чем это можно было представить для 
Индии. Здесь 
меня ждали новые испытания. Больше всего я признательна судьбе за то, что она 
послала нам 
госпожу Иида. Наши комнаты располагались рядом, и она все время оказывала мне 
неоценимую поддержку. Госпожа Иида и я буквально прикипели друг к другу, и 
всюду, будь то 
внутри или за пределами лагеря, мы всегда были вместе.
     В нашем лагере были помещены армейские секретные агенты, военно-морские 
атташе и 
разношерстный люд из министерства иностранных дел Бирмы, Сингапура и Момбасы. В 

сравнении с нашим небольшим генеральным консульством в Калькутте лагерь 
представлял 
собой большое хозяйство - 720 человек. Я тогда еще мало что знала об окружающем 
мире, и 
поэтому мне все было интересно.
     Господин Миядзаки и его супруга из генерального консульства в Рангуне 
произвели на 
меня самое сильное впечатление. Он работал в саду и занимался уборкой, она же 
трудилась на 
кухне и выполняла всевозможные поручения.
     Когда госпожа Миядзаки попала в лагерь, она принесла с собой старый 
деревянный 
подголовник, который, похоже, был ей очень дорог. Ее особый говор очень 
забавлял меня. Она 
постоянно говорила о "штепанцах генерального консула", имея в виду его шлепанцы.
 А 
"цеддудоидная мыльница", естественно, означала "целлулоид".
     Она неизменно носила старомодный узел на голове с изящной заколкой, 
которая была 
сдвинута на самую макушку, и, как подобает жительнице очень жарких стран, на 
ней всегда 
красовалась блуза из тонкого хлопчатобумажного сукна. Очутившись в непривычном 
для себя 
холодном климате, она надевала сверху несколько свитеров, которые 
позаимствовала у нас с 
госпожой Иида.
     К тому же ее муж оказался туговат на ухо, хотя всех уверял, что у него был 
острый слух. 
Но так как в течение пятидесяти лет жена что ни день кричала, он и оглох. Хотя 
та 
действительно постоянно кричала на него, он любил ее, и они жили душа в душу.
     Были еще супруги Икэно, молодая пара под тридцать, которые прибыли из 
Момбасы. У 
них был шестимесячный малыш. При обсуждении важных вопросов муж часто 
поглядывал на 
часы и был как на иголках. Затем он неожиданно вскакивал и говорил, что ему 
нужно, к 
сожалению, идти. Другие пытались его удержать, так как не все удалось обсудить 
и остались 
нерешенные важные вопросы. Но он говорил, что должен сейчас купать ребенка, и 
незамедлительно уходил. Тогда было крайне необычно, чтобы супруг был таким 
семьянином и