Неожиданно я вскипела. Как нельзя кстати, рядом оказался мой свекор.
     - С той поры как тебя отправили в Бирму, я ни гроша не получила от твоей 
семьи в 
Осаке. Я одна рожала ребенка и своими силами растила его.
     - Тому виной тяжелое время. Я не посылал денег, потому что они все равно 
не дошли 
бы, - небрежно бросил свекор.
     Я была просто ошеломлена. Никогда мне не было так плохо, и, ничего не 
понимая, я лишь 
переводила взгляд с одного на другого.
     Мне казалось, что чувство между мужчиной и женщиной должно быть взаимным. 
Если 
мужчина меня больше не любит, я не буду настаивать. Мой муж только что вернулся 
и не хочет 
отказываться от меня, своей жены, но вместе с тем он не желает также 
расставаться со своей 
юной красавицей. Он думает только о себе.
     Разумеется, я все понимаю, но до такой степени самоотверженной женщиной, 
которая бы 
по желанию своего свекра согласилась на посещение ее мужем раз в неделю и на то,
 чтобы 
одной кормить своих родных и сына, я не была. Кроме того, я никогда не была 
страстно 
влюблена в своего мужа.
     Чем больше я говорила со свекром и мужем, тем больше мы не понимали друг 
друга, и все 
это лишь сильнее досаждало мне. К тому же у меня каждая минута была на счету.
     - Для меня невозможно жить в Осаке, работать здесь и кормить всех и 
вдобавок видеть 
собственного мужа лишь раз в неделю, - воспротивилась я.
     - Это замашки гейши. Поступай как подобает верной жене, оставайся в Осаке 
и расти 
потомство, - сказал свекор.
     Ему даже не пришло в голову посочувствовать мне, той, которая столь долго 
и, 
оказывается, напрасно ждала его сына, проявившего подобную неверность.
     Я была сыта по горло. Будучи не в состоянии больше находиться в такой 
семье, я через 
пару дней спешно вернулась в Токио, но без ребенка.
     Вначале я подумала, не лучше ли будет сразу же забрать с собой сына. Но в 
Токио меня 
ждали неотложные дела и был назначен ряд встреч, которые я не могла пропустить.
     Когда я объяснила, что возвращаюсь в Токио, свекор сказал:
     - Ты можешь поступать как тебе вздумается. Но мы-то знаем, что ты сама 
здесь 
созванивалась с неким мужчиной и договаривалась о встрече.
     Мой телефонный разговор с семьей Наканиси подслушала соседка, и, когда я 
сказала 
"встретимся в таком-то часу на станции линии Ханкю", та тотчас побежала к моему 
свекру и 
все ему донесла: "Ваша невестка звонила некоему мужчине и договорилась о 
встрече с ним". Я 
живо все это себе представила.
     У меня не было никакого настроения оправдываться, так что я лишь сказала:
     - Тогда я звонила одной женщине, которую знаю с самого детства, и мне 
сообщили, что 
она умерла. Я поехала к ее сыну, чтобы зажечь благовония в память о ней. Мне 
неведомо, в 
каких красках все это расписала вам соседка. Я не такая безнравственная, как 
ваш сын. И мне 
наплевать, что вы обо мне думаете, бог вам судья. Я все равно уезжаю.
     Стоило мне представить, что за гнев и отчаяние вызовет история с моим 
мужем у моих 
родных, особенно бабушки, и друзей в Токио, у меня сжималось сердце. Да еще мой 
сын, 
который наверняка будет реветь из-за моего внезапного исчезновения...
     Я уже упоминала, что моя свекровь за время всей этой склоки ни разу не 
появилась. Она 
проявила мудрость. У нее не нашлось бы сил возразить своему мужу. Не очень 
хорошо себя 
чувствуя, она решила вовсе не показываться на глаза. Все решал старик.
     Мой муж хорошо ладил со своим отцом, который неизменно пекся о его благе.
     Вернувшись в Токио, я так и не смогла никому рассказать о случившемся, 
поскольку меня 
мучил стыд. Тому, что мой муж вернулся с двадцатилетней красавицей и двумя 
девочками-полукровками, все равно никто не поверил бы. Поэтому с той поры я 
неизменно 
говорила, что мой муж погиб в Бирме... Я сама его похоронила.
     Сегодня эта история представляется мне столь нелепой, что при мысли о ней 
меня тянет