заимствований» была еще не самым большим достижением ученой «объективности». 
Были исследователи - кстати, и сейчас не утратившие последователей, особенно их 
идеи отчего-то популярны в Польше - так вот, были исследователи, которые и 
вообще не верили в существование «Киевского пантеона». По их мнению, летописец 
просто украсил свой текст перечнем Языческих Богов, взяв для него первые 
пришедшие на ум имена. По чести сказать, читатель, мне трудно как-то всерьез 
комментировать такие «теории», даже в тех случаях, когда их выдвигает весьма, в 
общемто, почтенный историк Н.И. Костомаров. И совершенно непонятно, чем они 
отличаются от построений пресловутого академика Фоменко. Во-первых, уже 
говорилось, что монахилетописцы испытывали мистический ужас перед любым 
упоминанием Языческих Богов («рекше бесы»). Это современный обыватель, не 
задумываясь, готов «украсить» стены своего обиталища омерзительными рожами 
кровожадных африканских или ацтекских кумиров - зачастую вместе с православными 
иконами. Но может, не надо обвинять в таком легкомыслии средневековых христиан? 
Если уж они упоминали ненавистных им «демонов» - так на то должен был быть 
серьезный повод. Кроме того, уже давно многие ученые подозревают, что в 
«Повесть временных лет» вошли более ранние летописные записи, в том числе - X 
века (это уже во-вторых). Один пример - упоминая Свенельда,¦¦.; воеводу княгини 
Ольги (до этого - ее мужа Игоря Старого, а впоследствии - ее сына Святослава 
Храброго), летописец называет его отцом какого-то (или какой-то) Мистиши. Между 
тем загадочный (загадочная?) Мистиша более на страницах летописи не возникает, 
в отличие от своего отца. Что, кстати, и наводит меня на мысль, что Мистиша все 
же женщина - в те времена женщины нечасто появлялись на страницах летописей. Ну 
а то, что сообщение это переписано из источника, составленного при жизни 
Мистиши, понятно - иначе бы в таком пояснении не было бы смысла. А дети 
Свенельда были взрослыми в третьей четверти X века. И заставший Мистишу в живых 
летописец должен был своими глазами наблюдать капище 980 года - хотя скорее 
всего издали. Так что и возможность верно воспроизвести перечень стоявших на 
княжьем дворе кумиров у вставившего его записи в свой труд автора «Повести 
временных лет» была.
      В XX веке многие идеи о «заимствовании» киевских Богов у иноплеменников 
канули в Лету. Так, были записаны на Украине и в Белоруссии предания и песни с 
упоминанием Перуна и Даждьбога - а значит, окончательно приказали долго жить 
фантазии века XIX о «недолговечных» и «не оставивших следа в народной культуре» 
кумирах. Были исследованы культы тюркских и финноугорских племен, и никаких 
следов Семарьгла, Хорса и Мокоши в них не обнаружилось (как и еще одного 
заподозренного в финском происхождении русского Божества - Велеса, не вошедшего 
в ряд Богов на Киевском холме). Название мордовского племени «мокша», которое 
было единственным аргументом приписывания единственной киевской Богини финнам, 
оказалось… «балтославянского», как стыдливо выражаются лингвисты, происхождения.
 То есть в очередной раз оказалось, что заимствовали не русские, а у русских. 
Единственное неславянское влияние в именах киевских богов, какое только удалось 
обнаружить - точнее, с какой-то долей достоверности предположить, - было 
скифо-сарматское происхождение имен Хоре и Се-марьгл. Но, поскольку к 980 году 
уже больше полутысячи лет никаких скифо-сарматских племен у русских границ (и 
вообще в природе) не наблюдалось, то о каком-то влиянии и заимствовании можно 
говорить разве что в сильно прошедшем времени. Даже такие, в общем-то, 
сочуствующие «критическим» и «объективист-ким» традициям исследователи, вроде М.
А. Васильева, признают уже, что концепция «сборного» характера возведенного 
Владитмиром капища «нуждается в пересмотре». Переводя с того 
галантно-куртуазного жаргона, на котором эти исследователи общаются с 
единомышленниками[8], на обычный человеческий язык - безнадежно устарела и не 
выдерживает более никакой критики.
      В 1975 году киевские археологи Я.Е. Боровскиий, П.П. Толочко и В.А. 
Харламов совершили удивительное открытие, благодаря которому изучение киевского 
капища в самом буквальном смысле обрело фундамент - раскопанный по Владимирской 
улице Киева под домом № 3 фундамент возведенного Владимиром
      святилища. Я бы рад сказать - «к величайшему смущению скептиков», да 
только написать такое - значило бы попросту обмануть Вас, читатель. Никакого - 
то есть совершенно! - смущения эти, скажем так, исследователи, не выказывают. А 
продолжают твердить: мол, неизвестно, святилище ли это, и то ли святилище, если 
святилище, и… в общем, дальнейшее изложение их «критики» сильно напоминало бы 
бессмертную репризу Романа Карцева и Петра Ильченко про кассира Сидорова. «Чем 
докажете? Паспорт? А вдруг он краденый? Фотография? Вырвали и вклеили свою. 
Подпись? Поддельная». Критика источников - вещь сугубо необходимая. Вот только 
между нею и паранойей (или издевательством - решайте сами, читатель, какое 
определение тут больше подходит) должна, по моему скромному мнению, быть 
какая-то грань. А особенно забавно смотрится такая вот «критика» в устах людей, 
которые без малейшего сомнения воспроизводят, скажем, доводы и выводы немецких 
ученых-норманнистов XVIII (!) столетия и их археологические «подтверждения», 
вроде громовых топорков, которые, невесть почему, принято называть «молотами 
Тора» и считать признаками проживания поблизости от места находки скандинавов. 
И это в то время, как сами археологинорманнисты утверждают, что топорки из 
Восточной Европы находят ближайшее подобие отнюдь не в Скандинавии, а на 
славянском Рюгене (Руяне, Буяне русского фольклора, «острове Рус» арабских 
авторов).
      Впрочем, читатель, оставим их наедине с их загадочной логикой и вернемся 
к открытию киевских археологов. Их находка обреталась в без малого двадцати 
метрах от стен каменного княжеского терема X века (помните - «въне двора 
теремьнаго»?), параллельно его стенам. С виду это до крайности своеобразное