начертанным на деревянных дощечках или на пергаменте, изобретённом в Пергаме, 
городе, построенном Энеем. Но, впрочем, он мог существовать и в позднейших 
списках.
      Греция, достигши высшего своего образования, не могла достигнуть в 
творениях своих псевдонима, Омира, как же приписывать ей Омира в те времена, 
когда она была ещё народ почти варварский. Просвещение Греции началось только 
со времени падения Трои. Хотя впоследствии Греки и написали уже сами Одиссею, 
но она, несмотря на своей позднейшее появление, суха, местами шероховата, 
наполнена слишком грубыми вымыслами и очень растянута бесцветными картинами. 
Одиссея есть образец греческой поэзии, не выдерживающей параллели с Илиадою 
славянской. Это от того, что Славянам более свойственна поэзия, нежели всем 
прочим народам; можно даже сказать, что она составляет прирожденное их свойство.
 Возьмите любую чисто Русскую сказку и вы найдете в ней какое-нибудь место, 
дышащее высокой поэзией, например описание коня, красавицы - так, что невольно 
согласитесь, что это отрывок из поэмы. Конечно, почти все остальное в сказке 
уже изуродовано в изустном предании народа: сравните же описание коня в сказке 
с описанием коней Ахиллесовых в Илиаде и вы скажете, что оба они одного и того 
же творца, только в последнем заметно, что оно подвергалось нескольким 
переводам и обыкновенным при таких случаях переделкам, отчуждавшим его от 
родного типа.
      Поэтому мы можем полагать, что много древних стихотворений обратилось в 
народные сказки, утратив в изустном предании красоты свои и сохранив их только 
в тех местах, которые по свойству своему у всякого легко залегали в памяти.
      Видно и по истории, что просвещение Греции началось много спустя после 
покорения Трои. Та первая заимствовала образцы гражданственности, 
благоустройства и образования, подобно тому, как западные народы начали 
просвещаться после крестовых походов.
      
      НОВГОРОД и древность его основания
      Прежде, нежели начнём наши доводы, приведём здесь слова г. Бодянского, 
взятые нами из предисловия его к переводу истории Червоной или Галицкой Руси, 
сочинения г. Зубрицкого.
      Он говорит: «Новый Карамзин составит новое бытописание не одной 
какой-либо из шести Русей, но всей Руси, где каждой отведет-ся должное место, 
поскольку она входит туда своею личностью и особенностью. Такая история, 
конечно, умерит несколько безотчетное поклонение истории западных народов, 
единственных, мол, действователей, покажет каждому, кто только нарочно не 
станет закрывать глаз своих, что и мы, Русские, взятые все вместе, жили своей 
самостоятельной и самообразной жизнью, тут ровной и плавной, там бугристой и 
кипучей, а там самой огненной и бурной, смотря по обстоятельствам, вызывавшим 
ту или другую сторону нашего народного характера, то или другое наше племя; что 
и у нас разыгрывалась когда-то не хуже иных драма со всеми её излучинами, 
неровностями и шероховатостью, что и мы были деятели, только деятели по-своему. 
А потому нас нельзя мерить мерилом Запада, судить и рядить по случившемуся и 
случающемуся там, требовать и от нас того, что там было доброго или худого, 
заставлять не только теперь, но даже и в прошедшем плясать по чужой дудке и 
погудке и, не находя сходного или не в таком обилии, виде и т.п., объявлять 
народом прозябающим, бессильным ко всему самобытному и только из особенного 
человеколюбия осуждать нас на склады и зады азбучные».
      Конечно, мы, может быть, ещё долго не дождемся нового Карамзина, 
предвещенного нам г. Бодянским, но на всех нас лежит обязанность приготовлять 
для будущего нашего историка, хотя некоторые мелкие детали, могущие войти в 
великий чертеж Русского народа. Этих деталей можно извлечь множество из 
летописей и памятников.
      Причина, по которой история Славяно-Руссов дохристианского времени так 
темна в общих летописях, заключается, во-первых, в том, что греческих и римских 
историков занимали преимущественно войны, грабежи, сожжения и истребления и они 
мало заботились о мирных добродетелях граждан; от этого Славяне, народ мирный, 
трудолюбивый, любящий домашнюю жизнь и хозяйство, так поздно вошёл в очерк 
истории народов. Только мельком кое-где проглядывают светлые точки, озаряющие 
Славян. Эти светлые места произошли большею частью от бурных столкновений 
Славян с затронувшими их соседями. Во-вторых, Греки никогда не заботились 
узнавать настоящего имени сторонних для себя племен и называли их как кому 
вздумается. От этого часто встречаются такие названия, которые или означают 
только одежду того племени, или промышленность, или даже бранное название 
соседей - с переводом этих названий или и без перевода на греческий язык.
      Новейшие германские историки стараются и эти блестящие точки, 
выказывающие славянский элемент возвышенным пред другими, затмить отвержениями, 
подозрениями и, наконец, бессовестною и беспримерною в учёном мире ложью. Но, к 
счастью, имеем мы двоякого рода источники к воссозданию древнего славянского 
мира:
      это летописи и памятники, которые говорят совершенно против них. Эти 
источники нужно сперва уничтожить, дабы дать возможность провозглашать дерзкую 
ложь и искажать величие и достоинства великого народа - великого не по 
счислению, а по делам своим в продолжение трёх тысячелетий!
      Доколь целы эти источники, дотоль будут находиться и люди, готовые 
защищать истину от нападений и очищать историю от втиснутых в нее бессмысленных 
и невежественных толкований.
      К сожалению, должно сказать, что и некоторые славянские писатели, как 
Карамзин, Добровский и другие - ведомо или неведомо -но не совершенно чужды