го»[100].

А вот горькие размышления о поведении главного бога «учителей» народа «нагуа» 
(империя 
ацтеков):
«Господин наш, хозяин непосредственной близости. Думает то, что хочет, решает и 
развлекается. Как он хотел бы, так и захочет. В центре своей ладони он нас 
держит и передвигает по своему желанию. Мы движемся, кружимся, как шарики, без 
направления он нас передвигает. Мы предмет его развлечения: он над нами 
смеется»[101].

Однако уже Творец античных философов перестает выглядеть как своенравный 
субъект. Ему начинают приписываться неизменные свойства, определяющие 
постоянные особенности его творений. Правда, Н. И. Григорьева в весьма 
интересной и тонкой работе «Парадоксы платоновского „Тимея“: диалог и гимн» 
показывает, что Демиург у Платона выступает не только как Творец, но и еще в 
двух ипостасях: как некий Жрец, замышляющий и рассчитывающий Вселенную (и затем 
творящий ее по этим расчетам), и как Ткач, создающий (ткущий) ту же Вселенную. 
В первой своей ипостаси Демиург ассоциируется с Зевсом, а во второй – с Афиной 
Палладой. Вселенная и природные стихии (небо, планеты, огонь, вода, земля, 
воздух и т. д.) не только созданы Демиургом, который рассчитывает их, но и сами 
поэтому пронизаны математическими отношениями («Мы видим, – пишет П. П. 
Гайденко, – что бог поступает как математик…»[102]).

Не менее интересно, какими качествами Платон наделяет человека. Человека боги 
не только замышляют, исчисляют и складывают (собирают) по расчетам, но он и сам 
обладает способностью замышлять, исчислять, творить. Что же получилось? 
Вселенная по Платону устроена так, как Платон понял восточных жрецов, а Демиург 
подозрительно напоминает самого Платона (он уясняет, творит мир, устанавливая 
порядок, исчисляя, созерцая благо).

«Общеизвестно, – пишет Н. Григорьева, – что жрецы Египта, обособленно живущие, 
занимались исследованием природы макро– и микрокосмов, были математиками, 
астрономами или, „изучая науки божественные, из них выводили науки 
человеческие“. Приблизительно то же самое говорит Платон в разных диалогах и о 
занятиях философов. В „Тимее“ не только жрец сближается с философом в области 
интеллекта, но и философ сближается со жрецом в сфере сакральной интуиции. Жрец 
служит богу как человек, и для человека жрец есть посредник между ним и богом; 
философ в понимании Платона (вспомним „Федра“) – это человек, душа которого 
более всего видела и запомнила во время небесного путешествия; она уподобилась 
богу, созерцая истину вместе с богами, и поэтому „у него всегда по мере сил 
память обращалась на то, чем божественен бог“. Таким образом, в мышлении 
Платона и тем самым в тексте диалога жрец Афины Нейт в некотором смысле почти 
отождествляется с философом. Философ, в свою очередь, тоже как бы является 
жрецом богини мудрости»[103].

Если у Платона Творец еще имеет антропоморфные черты, то в работах Аристотеля 
Он теряет их окончательно: аристотелевский бог совпадает с разумом, который 
мыслит самого себя, причем эта мысль движет планеты по кругу вечным движением. 
Обсуждая в «Метафизике» природу единого, Аристотель пишет: «Так вот, от такого 
начала зависит мир небес и [вся] природа. И жизнь [у него] – такая, как наша – 
самая лучшая, [которая у нас] на малый срок… При этом разум, в силу 
причастности своей к предмету мысли, мыслит самого себя… и умозрение есть то, 
что приятнее всего и всего лучше. Если поэтому так хорошо, как нам, богу – 
всегда, то это изумительно: если же – лучше, то еще изумительней»[104].

В Средние века Творец понимается не только как создатель мира, но и как законы, 
в соответствии с которыми устроена и действует природа. Попытки приписать Ему 
субъективные характеристики и желания приводили к противоречиям. Действительно, 
практически все средневековые мыслители пытались обсуждать природу Бога и в 
связи с этим приписывали Ему различные свойства; при этом они, как правило, 
приходили к парадоксам. Например, Иоанн Скот Эриугена, живший в IX в., фиксируя 
эти затруднения, 
пишет:
«Неужели высшая, простая и Божественная природа принимает какие-либо 
акциденции[105]? – Прочь такую мысль! – Неужели она не сообщает какому-либо 
предмету акциденции? -…И это аксиома. – Стало быть, высшая причина и высшее 
начало всех вещей, которое есть Бог, не может ни действовать, ни испытывать 
действие. – Это умозаключение загнало меня в тупик. Если я объявлю его ложным, 
то сам разум, пожалуй, осмеет меня… Если же я признаю его верным, сколь острым 
стрелам Священного Писания я себя 
подставляю?»[106]
Таким образом, уже в Средние века представления о Творце и природе сближаются, 
а сущность Творца не удается определить.

В Новое время, безусловно, интересное решение этой проблемы принадлежит Канту. 
С одной сто