о постигается изучающими, невозможно 
передать его описание другому устно, тем более написать книгу, так как духовные 
сущности никогда и ни при каких обстоятельствах не передаются знаками, буквами, 
звуками, а только сам изучающий из своего ощущения знакомится с мирозданием.

Но как же, в таком случае, наука каббала обязывает своих ученых передавать 
постигнутое ими своим ученикам и поколениям? Для этого существует только один 
способ – путь ветви и корня, который гласит, что нисхождение от Творца всех 
миров и их наполнений во всех деталях произошло в одной, единой мысли, которая 
произвела это нисхождение множества миров и творений, и определила их поведение.

В соответствии с этим, все миры действительно подобны друг другу, как оттиск 
подобен печати, когда первая печать определяет все последующие. Тем самым миры, 
наиболее близкие к Замыслу Творения, называются корнями, а более далекие – 
ветвями…
Но поскольку „окончание действия – в Замысле Творения“, мы находим цель в 
начале миров, в первом мире, в первой печати, так как все миры вышли и 
отпечатались с него. Поэтому все творения (неживого, растительного, животного и 
говорящего уровней во всех своих частных проявлениях) изначально находятся и в 
образах первого мира, а несуществующее в нем не может появиться в более низких 
мирах, так как „не может дать дающий того, чего нет в нем“»[239].

Теперь попытаемся ответить на вопрос, почему в антропологии каббалы такое 
большое значение придается желаниям человека. Но разве только в каббале? Разве 
желания не являются фундаментальной константой всей нашей цивилизации? Чтобы 
убедиться в этом, стоит вспомнить эпоху Возрождения. Именно там было осознанно, 
что желания «правят бал», но что на них должна быть наброшена узда. Наиболее 
выразительно вся эта проблематика выражена в знаменитой речи Пико делла 
Мирандолы «Речь о достоинстве человека».

«Тогда принял Бог человека как творение неопределенного образа и, поставив его 
в центре мира, сказал: „…Я ставлю тебя в центре мира, чтобы оттуда тебе было 
удобнее обозревать все, что есть в мире. Я не сделал тебя ни небесным, ни 
земным, ни смертным, ни бессмертным, чтобы ты сам, свободный и славный мастер, 
сформировал себя в образе, который ты предпочитаешь. Ты можешь переродиться в 
низшие, неразумные существа, но можешь переродиться по велению своей души и в 
высшие божественные. О, высшая щедрость Бога-отца! О высшее и восхитительное 
счастье человека, которому дано владеть тем, чем пожелает, и быть тем, чем 
хочет!“»[240].

Именно потому, что ренессансный человек себя делает, творит, ориентируясь на 
собственные желания, он ощущает свое отличие от других, как бы мы сказали 
сегодня, свою индивидуальность. Анализируя переписку Никколо Макиавелли с 
Франческо Веттори, Л. М. Батким 
замечает:
«И Веттори, считающий себя набожным, исправно по праздникам слушающий мессу, и 
Макьявелли, испытывающий откровенное отвращение к монахам и церковникам, оба 
они ведут себя так, словно традиционной морали никогда не существовало… нельзя 
не расслышать полемических интонаций в повторяющейся на разные лады формуле 
индивидуальной независимости: надо „жить свободно и без оглядки“, „вести себя 
по-своему, не перенимая чужого“, „вести себя на свой манер“, „заниматься своими 
делами на собственный лад“. За этим целая новая программа человеческого 
существования… Индивид должен сам решать, что ему подходит»[241].

Однако ведь такой человек ведет себя несогласованно с другими, делает, что 
хочет, и, как следствие, входит в конфликт с другими. А это предпосылка «войны 
всех против всех». Вот почему в той же «Речи о достоинстве человека» Пико делла 
Мирандола, признавая, что обычный человек подвержен страстям и даже безумию, 
выставляет положительный идеал.

«Так и мы, подражая на земле жизни херувимов, подавляя наукой о морали порыв 
страстей и рассеивая спорами тьму разума, очищаем душу, смывая грязь невежества 
и пороков, чтобы страсти не бушевали необдуманно и не безумствовал иногда 
бесстыдный разум. Тогда мы наполним очищенную и хорошо приведенную в порядок 
душу светом естественной философии, чтобы затем совершенствовать ее познанием 
божественных вещей»[242].

Итак, на необузданные желания и своеволие личности Мирандола предлагает 
набросить узду «морали и естественной философии». Кстати, только так, учитывая 
законы природы и реальные обстоятельства, человек может рассчитывать на успех и 
даже могущество.

«Если „фантазия“ и „способ поведения“, – замечает Баткин, – восходят к 
античному понятию „ingenium“ и указывают на некую внерациональную заданность 
(индивид смотрит на вещи и ведет себя так, а не иначе, поскольку так уж он 
устроен), то противоположный принцип состоит в рациональности оценок, расчетов 
и вытекающих отсюда действий. Следует „не основывать свое мнение на страстях“, 
„не упорствовать“, „уступать разумным соображениям“, „исходить из резонов“, 
„основывать свое мнение на разумности“»[243].

Обратим внимание, в разговорах о самостоятельном поведении формируется 
представление о «свободе», через которое позднее будет конституироваться 
новоевропейская личность. Проблема самостоятельного поведения упирается в 
вопрос о том, яв