ательно выстраивать свою систему взглядов. Но что, действительно, было в те 
и последующие годы, так это все более остро ощущаемое противоречие между 
естественно-научным мировоззрением и реальным отношением Павла к природе и 
жизни, между культивируемой отцом семейной замкнутостью и реальной жизнью 
вокруг,а также той же историей и культурой. Живое, экстатическое отношение к 
природе и погружение в богатство истории и культуры человечества никак не 
укладывались в сознании Павла в естественно-научную картину мира с ее жесткими 
единообразными законами. Чувство любви и уважения к человеку, погружение в 
историю и культуру не соответствовали семейной изоляции от общества. Терпимость 
и плюрализм отцовского мировоззрения, и Павел это чувствовал, не отвечали общей 
тенденции того времени участвовать в социальных преобразованиях, тенденции, 
основанной на том же самом естественно-научном мировоззрении и связанных с ним 
идеях социальной инженерии.

Природа воспринималась Павлом Флоренским двояко и противоречиво: с одной 
стороны, в плане естественно-научного мировоззрения как физическая реальность, 
мумифицированная с помощью вечных законов природы, с другой – как живое 
существо и гуманитарная реальность. И социальная жизнь выглядела 
противоречивой: отец видел ее в семье, а за окном она переливалась всеми 
красками и уходила в бесконечность, если не в вечность. Возможно поэтому, 
несмотря на царившую в семье любовь, все чувствовали себя одинокими («Я начал 
говорить, – замечает Павел, – о своем одиночестве, но, на разные лады, все были 
одинокими»[217]. И вот когда Павел стал подрастать и задумываться над смыслом 
своей жизни, он почувствовал, что уже не может совмещать эти два понимания 
жизни, что в нем как бы против его воли вырастает новая реальность. Почему она 
была осознана в религиозном ключе? Это понятно, ведь идея Бога для Павла была 
не только тайной, но и оказалась отвечающей многим его устремлениям. 
Действительно, Бог не только создал природу, но и пребывает в ней как живое 
начало, Бог олицетворял любимую Павлом семью (Отец, Сын, Богоматерь), но не 
узко, а напротив, вселенски, размыкая тесный мир Флоренских, Бог вносил 
единство и смысл в хаос жизни и много чего еще.

Однако и старая реальность никуда не ушла, и Павел оказался буквально распятым 
на «кресте» своих противоречивых устремлений – к Богу и к науке. К середине 
1920-х гг. Павел Флоренский пишет об этом так: «Это была характерная болезнь 
всей новой мысли, всего Возрождения; теперь, задним числом, я могу определить 
ее как разобщенность человечности и научности. Бесчеловечная научная мысль – с 
одной стороны, бессмысленная человечность – с другой… Во мне эти две стихии 
столкнулись с особой силою, потому что возрожденческая научность была не 
внешним придатком и не оперением, а второю натурою, и ее истинный смысл я 
понимал не потому, что научился от кого-то, а знал непосредственно, как свои 
собственные желания. Но этому пониманию противостоял не менее сильный опыт, 
возрожденческие замыслы в корне их отрицающий»[218].

Однако новая реальность (опыт) еще была достаточно непонятной и противоречивой: 
что значит Бог в трех лицах, как он воплотился в человеке, что значит 
воскресение из мертвых, где теперь искать новую семью и прочие животрепещущие 
вопросы, на которые ответ могли дать только Священное Писание, святоотеческая 
литература, жизненный опыт и собственная мысль. Поступая в Московский 
университет, Павел уже знал истину (подлинную реальность), но он в ней пока не 
укрепился, не прожил ее мышлением, а иначе он не мог принять ни христианство, 
ни веру. Требовалась большая творческая работа по мыслительному и душевному 
освоению не только реальности Бога, но и разрешению всех противоречий, 
связанных с принятием христианской веры. А пока Павел идет учиться на 
физико-математический факультет, читает отцов Церкви, думает.

Судя уже по работе «Столп и утверждение истины», проходя свои университеты 
(Московский университет и духовную семинарию), Павел нащупывает и основные идеи 
нового мировоззрения и находит для себя новую семью – православную церковь. 
Последнее вполне понятно. В то время выбор был невелик: или идти в революцию, 
что для Павла было неестественным, или спасаться на путях веры и эзотеризма, 
что и делали многие интеллектуалы (философы, ученые, художники). Отчасти под 
влиянием философии православная церковь переживала в то время не только кризис, 
но и обновление, поэтому Павел вполне мог найти здесь свою новую семью.

Сложнее обстояло с выработкой нового мировоззрения: Павел не мог просто принять 
христианское учение, не согласовав его со своей «второй натурой», т. е. научным 
мировоззрением. А чтобы это сделать, нужно было переосмыслить и первое, и 
второе. Вот здесь и помог Гёте с его необычным пониманием познания. Как 
отмечалось, художественно ориентированное познание позволяет не просто 
рационально осмыслить материал, но и создать реальность для познающего, мир, 
где бы ему самому было место. Можно сообразить, что такая задача относится к 
ведению философии и эзотеризма. И философ, и эзотерик, но, конечно, по-разному 
открывают (а, по сути, конституируют) миры, которые валентны их личности и 
одновременно отвечают на вызовы времени. Отсюда понятен дрейф Флоренского не 
только в православную философию, но и «православный эзотеризм» (что, однако, не 
равносильно впадению в ереси).

Чтобы конкретно реализовать доктрину художественно ориентированного познания, 
переосмыслив на этой о