муты  в  государстве и причинять  огорчения королю.
Духовенство не преминуло увидеть в Фоме  мученика, мужественно отстаивавшего
свое дело. Через три  года после  смерти папа его канонизировал, основываясь
на слухах о  поразительных  чудесах, совершавшихся на его могиле.  Но всякий
здравомыслящий  человек будет  рассматривать  этого  недостойного  попа  как
бунтовщика,  заслужившего  свою   участь   и   ставшего   жертвой   вопиющей
несправедливости,   с  какой  он  поддерживал  права,  которые  узурпировало
развращенное   духовенство  и  которые   этот   честолюбивый  обманщик  имел
бесстыдство выдавать за права самого бога.
     Как  бы  то ни было,  королю  пришлось искупить тяжелым  и унизительным
покаянием  убийство  этого бунтовщика,  совершенное  без  его  распоряжения.
Римский  епископ,  который в эту эпоху невежества  пользовался с  позволения
государей  и   их  подданных  ужаснейшей   деспотической  властью  над  всем
христианским  миром,  вменил  убийство  Фомы в вину  Генриху  и заставил его
подвергнуться  публично бичеванию розгами  и принести  публичное покаяние на
могиле святого, который при жизни столь жестоко его оскорбил.
     Случай из более древней  истории Англии может нам  дать представление о
наглости  попов  и  низости  королей.  Когда  Вильгельм Завоеватель завладел
престолом, он был коронован Атольдом, архиепископом йоркским,  ввиду  отказа
архиепископа кентерберийского,  желавшего  остаться верным  своему  прежнему
господину. Угодливость йоркского прелата дала  ему большую  силу  при  дворе
нового  монарха;  но,  когда  последний  однажды  в   чем-то   ему  отказал,
архиепископ повернулся  к  нему  спиной и проклял его. Вильгельм  ужаснулся,
бросился к ногам прелата и со слезами  стал просить  прощения за свой отказ,
обещая  исполнить  его  желание. Но  гордый Атольд  не был тронут,  и, когда
придворные обратили его, внимание на унизительную позу короля, он ответил:
     "Оставьте, оставьте его распростертым у ног Петра".
     Этих  примеров достаточно,  чтобы разоблачить  дух  поповщины  в  эпоху
невежества,  когда  народы и  короли,  погруженные в  величайшее варварство,
одинаково трепетали  под скипетром  служителей господа. Таковы - по  крайней
мере, в большинстве своем-те прелаты, которых церковь возвела в ранг святых.
Обычно она  измышляла чудеса, якобы совершенные  этими великими  людьми,  и,
создавая  им  культ, вознаграждала их  за то,  что  они  часто смущали покой
общества и противились  законам самых справедливых государей. Она превратила
в мучеников людей, которые  пали жертвой собственного безумия и честолюбивой
наглости.  Если  эти мученики церковных иммунитетов часто были честолюбивыми
обманщиками,  то многие из них были, по-видимому, невежественными фанатиками
или глупцами, введенными в  заблуждение возвышенными принципами духовенства.
В своем ослеплении они не могли вскрыть истинные  мотивы собственного своего
поведения,  они были убеждены,  что интересы их  честолюбия  или гордости их
сословия действительно являются интересами бога. Таким образом, высокомерные
невежды  часто могли  добросовестно  считать, что  станут угодны  богу, если
внесут  беспорядок  и   расстройство  в  государство,  чтобы  потворствовать
гордости сословия, к которому они принадлежали.
     В  течение  многих веков  епископы  и  попы  были  почти  единственными
организаторами всех крупных переворотов. Куда бы мы  ни направили свой взор,
мы видим, как эти зазнавшиеся подданные, уверенные в своей  безнаказанности,
предаются самым позорным эксцессам, замышляют заговоры, становятся во  главе
бунтовщиков. Более того, мы  видим, что  римский епископ наказывает королей,
когда   они,   желая   осуществлять   у   себя  королевскую   власть,  имеют
неосторожность наказать  беспокойных подданных, ставших гораздо  сильнее чем
они, благодаря той власти над умами, которую давало им невежество и суеверие
народов.
     Особенно  отличилась  епископская  братия  своей нетерпимостью  и духом
гонений. Во  все  века  мы видим, как епископы  преследуют  своих  врагов  с
беспримерным  остервенением,  свойственным  церкви. В  качестве прирожденных
судей в делах веры епископы защищали ее с жаром и часто с жестокостью, никак
не совместимой с христианской любовью, которую мы  находим  лишь  в писаниях
христианских.
     Вся  история церкви  дает нам только  один пример епископа, проявившего
терпимость  к  лицам, разошедшимся с  официальной  религией.  Святой Мартин,
епископ турский, является этим фениксом  епископского  сословия. Когда после
смерти  Грациана  Галлилей  завладел   тиран  Максим,  наш  добрый   епископ
отправился  к нему  в Трев и приложил  все усилия, чтобы  помешать осуждению
присциллианистов, казни  которых  яростно требовали два  испанских епископа,
сами виновные в ужаснейших  преступлениях. Гуманный прелат не добился успеха
у тирана. Но, не сумев добиться помилования несчастных, он не захотел больше
иметь что-нибудь общее с теми двумя епископами, жестокость которых наложила,
по его мнению, на церковь неизгладимое пятно.
     Но по всей видимости, не этот акт человеколюбия послужил основанием для
возведения доброго  епископа  в  ранг святого.  Кротость и снисходительность
никогда  не  были добродетелями  духовенства. В  его  глазах  веротерпимость
всегда была признаком нечестия или по крайней мере  безразличия к религии. В
самом  деле,   предпочитать   законы  разума,  справедливости,  человечности
интересам  попов, для  которых, очевидно,  специально выдумана  христианская
религия,-значит  не  иметь  веры.  Сословие  епископов, которому государство
поручало заботу об интересах церкви, особенно должно было считаться всегда с
опасностями веротерпимости. Поэтому в лице представителей  этого сословия мы
видим только  гордых  тиранов,  постоянно  занятых гонением  и  безжалостным
преследованием  тех,  кто  смел  противиться их  власти. Мы  видим, как  они
пресмыкаются перед римск