аза помещались  посреди  живота.  Святой  Августин
прибавляет,  что  эти  люди имели  даже священников  из своей  среды, притом
настолько  добродетельных,  что, будучи женаты, приближались к женам  только
раз в год. Этих людей Августин видел, надо полагать, у Плиния, Помпония Мелы
или Авла Геллия, которые называют их акефалами, то  есть безголовыми. Только
люди этого  вида могут  поверить  в рассказ  Августина.  Не  больше  доверия
заслуживает его сообщение,  когда  он осмеливается  утверждать,  будто в его
время были женщины, которые посредством  известных  мазей  могли  превращать
людей в коней или кобыл и пользоваться ими для перевозки тяжестей.
     Для объяснения подобных  сказок  приходится  прибегнуть, следуя примеру
самого  Августина,  к  аллегориям  вроде  тех,  коими  он   пользовался  для
объяснения любого места Ветхого и Нового завета; он ведь  взялся истолковать
Библию нелепейшим  в мире  образом. Так, например,  он  находит,  что  дети,
ругавшие  пророка Елисея, крича ему вслед: "иди,  плешивый, иди,  плешивый",
символизируют  евреев, которые, требуя распятия Иисуса, велели ему взойти на
крест, помещенный  на Голгофе.  А этот  крест  наш святой усматривает в двух
поленах дров, которые подобрала женщина, встреченная Ильей. По мнению нашего
ученого  комментатора,   эта   женщина  старалась  познать   тайну   креста,
символизируемую,  очевидно,  двумя  поленами  дров.  "Так,-говорит он,-вдова
подобрала эти два полена, чтоб указать  нам, что церковь поверит в того, кто
был привязан к двум перекладинам креста".  В куске красной  материи, которую
блудница  Раава вывесила на окне, Августин  видит  кровь  Христа.  Иисуса он
усматривает в козле отпущения и т. п.
     Было бы вполне  естественно предположить, что святой  был  пьян,  когда
видел  такие небылицы или говорил о них.  В одном  месте своих  Confessiones
Августин сам подает повод к такому подозрению. Обращаясь к богу, он говорит:
"Похмелье  (crapula)  овладевает иногда  рабом  говорит,  сжалься  над ним и
избавь его от этого". А ведь,
     как известно crapula обозначает  последнюю степень опьянения неприятное
состояние, остающееся после попойки. Если отец  церкви выбирал такие моменты
для проповеди или писания, то нет ничего удивительного в том.
     что он говорит такие глупости. Очевидно также,  что в состоянии crapula
он  задавал  себе  тонкие вопросы, часто весьма соблазнительного  характера,
какие мы находим в  его  сочинениях. Он, например,  исследует, каким образом
Адам  и  Ева  могли бы произвести  детей, если  бы сохранили  первоначальную
невинность.  Он  сознается,  что  не  знает  этого,  но  в  процессе  своего
великолепного  рассуждения  на  эту  тему  нисколько  не  щадит  стыдливости
читателя, что вполне справедливо ставили ему в
     А  между  тем бредни гиппонского епископа  считаются, по  мнению  наших
современных  богословов,  безапелляционными  решениями. Но  даже  среди  тех
ученых,  которые  называют  себя ортодоксами и католиками,  многие  не очень
высокого  мнения  об этом  отце  церкви. Они критикуют его стиль, игру слов,
ухищрения,  жалкие  аллегории,  почти  всегда  натянутые  и   неестественные
рассуждения. Многие хотели  бы выдать его книгу "О граде  божьем" за шедевр,
но другие  справедливо обвиняют его в том, что он  беззастенчиво  использует
Варрона,   Цицерона  и   Сенеку  -  языческих  авторов,  обладавших  большим
образованием и изяществом стиля, чем он.
     Его  обвиняют  также  в  полном незнании  еврейского  языка, совершенно
необходимого для понимания еврейских "священных"  книг. Поэтому напрасно  мы
станем искать в сочинениях  Августина средства понять эти  книги. Он видит в
них лишь фигуры и аллегории, годные для того, чтобы прикрыть его невежество.
С этой целью  он,  очевидно,  выдвинул  принцип, что "писанию можно  придать
любой смысл, не противоречащий  благочестию".  Это  значит превратить его  в
восковую игрушку, как вполне правильно заметил один ученый критик.
     Августин был сначала, как известно, манихейцем. Если верить ему, то его
обращение произошло чудесным  путем: он услыхал  (или ему послышался) голос,
предлагавший ему  прочитать творения  святого  Павла. Едва только  он прочел
несколько  строк,  он  почувствовал себя  новым  человеком.  Он  сразу  стал
защитником  "благодати", разгадал  тайны  провидения,  стал  глубокомысленно
размышлять  о  "предопределении".  Благодаря  умению писать  о  непостижимых
вещах,  которых  он  так и не  разъяснил  и которые  останутся  загадкой  до
скончания  веков,  он  стал во главе  школы, боровшейся с учением  Пелагия и
Целестия.  Еще  и  в  наше  время  он  считается  непогрешимым   оракулом  у
янсенистов,  которые  под его  знаменем сражаются против  молинизма, то есть
против взглядов Пелагия, воскрешенных некиим иезуитом; при этом обе стороны,
несмотря на  свое  ожесточение,  ничего  не смыслят  в  сути своего горячего
спора.  Но ведь  для богословов как раз очень важно, чтобы ни сами  они,  ни
другие не понимали предмета их споров.
     Несмотря  на глубокое почтение,  которое церковь питает к произведениям
нашего  святого, его система  в  его время, как и в  наше, не  пользовалась,
по-видимому, все  общим признанием.  Его  обвиняли  в  том, что он воскресил
учение  древних стоиков  о роке, отверг свободу  воли человека и этим внушал
своим последователям  либо  беспечность, либо отчаяние. Но его противники не
замечают,  что вся религиозная система евреев и  христиан во всех отношениях
основана на чистейшем фатализме.
     Бог  возлюбил  Якова и отринул  Исава  уже во чреве матери.  Бог избрал
еврейский народ  и  отверг  все  прочие.  Бог  удостоил  познания  евангелия
несколько  народов,  а остальным  предоставил гибнуть  во мраке  невежества.
Одним словом, и  в Ветхом и в  Новом  завете  бог  ожесточает людей, которых
ненавидит,  и  дарует  милость  тем,  кого  любит. Разве Павел в Послании  к
римлянам (9, 18) не  гов