, но весьма беспокойных для народов. Мы видели, что
христианская мораль годилась лишь на то, чтобы сделать  людей, пытающихся ей
следовать,  меланхоликами,  у которых  печальные химеры гасили все  чувства,
какие человек должен питать  к родным, к семье,  к друзьям,  к  согражданам.
Наконец,  мы  нашли,  что  слепая  вера,  полный  отказ  от  разума,  полная
покорность  воле   духовенства,  ожесточенное  рвение,  полное  желчи,  были
единственными  добродетелями, какие  религия развила в  святых,  которым она
призывает нас подражать.
     Делает  ли эта религия людей  в наших глазах более достойными уважения,
добродетельными,  полезными себе подобным?  Внушают ли  ее строгие  заповеди
страх   порокам   государей,   беззакониям   знати,   низостям  царедворцев,
распущенности светских людей,  обманам  и подлогам торговцев,  преступлениям
злодеев,  ежедневно  подпадающим  под  действие строгих  законов?  Разве это
евангелие, которое проповедует попеременно  разногласие и мир, меч и любовь,
терпимость  и  нетерпимость,  принуждение  и  свободу мысли, делает христиан
более  человечными  и кроткими? Разве  эта  мораль, предписывающая смирение,
презрение к богатству, отказ  от  земного, производит сильное впечатление на
пастырей и ораторов, возвещающих эти доблести как весьма необходимые условия
для обретения спасения?
     Наконец,  даже у  тех,  которые  кичатся  буквальным  выполнением самых
строгих заповедей  Христа, разве мы  находим действительные добродетели,  то
есть такие, из которых проистекают какие-либо заметные выгоды для общества?
     Нет,  конечно. Сверхъестественная, двусмысленная, противоречивая мораль
никому  не  внушает  уважения.  Подчиненная интересам  церкви,  она  следует
прихотям ее служителей.  Она  становится растяжимой в угоду знати и  королям
земным. Она угождает страстям придворных и светских людей. Необременительная
обрядность  заменяет  им самые  существенные  обязанности.  Поэтому мы часто
видим, что христиане  сочетают щепетильную и мелочную набожность с  обычными
пороками,  распущенностью и даже  преступлениями. Мы видим,  что честолюбцы,
мошенники, развратники, пьяницы, прелюбодеи, неправедные судьи,  казнокрады,
тираны  время от  времени  припадают к стопам своих духовников,  каются, что
"согрешили", и сейчас же вновь предаются  тем же порокам, за  которые только
что вымаливали милосердие неба.
     Мы не  находим более  прочной добродетели и  у  тех,  которые объявляют
себя-притворно или искренне- обратившимися. Радость,  сделавшая их на первых
порах приветливыми, сменяется у  них  мрачной печалью, приступы которой дают
себя  чувствовать  всем окружающим.  Лишения, которым  им  отныне  предстоит
подвергаться, вызывают у них гнев против наслаждений других.
     Каковы же те удивительные выгоды, которые общество  получает от  такого
множества  набожных  мужчин  и  женщин, добродетели которых  нам восхваляют?
Разве эти  до  слащавости богомольные  особы, вечно занятые  размышлениями и
молитвой, ревностно защищающие непонятные им взгляды бывают просвещенными  и
нежными родителями, дружными супругами, старающимися  нравиться друг  другу,
доступными  и  достойными  любви хозяевами,  гражданами,  желающими  служить
отечеству?
     Набожный  человек  живет  только для  своего  руководителя и для  себя.
Мрачное настроение обычно овладевает этими святыми  и заменяет у них пороки,
с   которыми  заставляет  их   порывать  возраст  либо  обстоятельства.  Все
соприкасающиеся  с  ними становятся ежедневно жертвами их святого рвения или
злобы,  истинных мотивов которой они и  сами не могут вскрыть.  Они  считают
себя  воодушевленными  сильной  любовью  к  богу,  в то  время  как  они  не
обнаруживают ни любви,  ни нежности,  ни  снисходительности к его творениям.
Преданные  без  рассуждений  руководителю  или  церкви,  наши мнимые святые,
особенно  женщины,  замышляют  заговоры, интригуют,  клевещут,  благочестиво
терзают людей,  чтобы доставить победу какому-нибудь лицемеру  или фанатику,
который руководит  их  совестью, живет  за  их  счет,  становится  деспотом,
заставляет всю семью трепетать перед его распоряжениями и часто кончает тем,
что обирает ее начисто.
     Итак,  у  нас  нет  оснований  для  восхищения  тем  влиянием,  которое
оказывает набожность на нравственность одержимых ею людей. Обычно она бывает
печальной  и  меланхоличной,  поэтому она гасит  то  всеобщее  благоволение,
которое  составляет  самую  приятную  связь между  людьми.  Набожный человек
обычно  скрупулезен  и мелочен. Это ипохондрик,  редко довольный  состоянием
здоровья  своей  души  и потому  почти всегда  недовольный  другими.  Обычно
человек   ударяется   в   набожность   из-за   обманутых   страстей,   из-за
неудовлетворенности,  из-за  болезней.  К  богу  прибегают тогда,  когда  не
находят  удовлетворения  в этом  мире.  Скука и  безделье толкают  в объятия
ханжества. Изредка оно становится прибежищем  людей, умеющих применять его с
пользой  или для  забавы. Словом, все показывает  нам,  что  печаль-отец,  а
невежество-мать набожности. Вот как один современный автор писал о святошах:
"Человек,  который не может  стать  видной  фигурой  в свете,  часто  решает
выдвинуться  как святоша.  Это  достигается  быстро:  надо только  несколько
изменить  свою  внешность,  делать строгое  лицо, уметь  на  все возразить и
преследовать порядочных  людей".  Поэтому реже всего  у набожных встречается
тот  "внутренний  мир", о котором они неустанно  говорят, но  который  редко
обнаруживают.  Впрочем,  разве  душевное  спокойствие-для  христианина?  Ему
постоянно  повторяют,  что "трудиться для своего спасения надо со  страхом и
трепетом".  Ему  говорят, что  святой  Павел, по  его  словам, сам  не знал,
"достоин ли он  любви или ненависти". С такими принципами настоящий набожный
человек,  если он последователен, должен находиться  постоянно в тревоге. Он
должен дрожать, как раб,