рабов пустили их в дело и вернули господину с прибылью. Третий же, боясь 
господина, пошел и закопал серебро в землю. Когда господин вернулся, он обещал 
награду двум первым рабам, а у третьего велел отнять его таланты, самого же его 
выбросить «во тьму внешнюю» (25:14-30). Смысл этой притчи – в необходимости 
активного служения богу, активной проповеди нового учения.
      Притчи занимают большое место в евангелиях – и канонических, и 
апокрифических. Используя реальные образы и ситуации, притчи придавали им иное, 
духовно-религиозное значение: рабы людей превращались в рабов божиих, сокровища 
мирские – в сокровища веры. Тем самым действительность становилась нереальной, 
а религиозная символика – истинной реальностью. Форма притчи, как и образная 
система речений, вводила элемент тайны в поучения проповедников христианства – 
тайны, доступной только для избранных, поверивших в Иисуса (в Евангелии от 
Матфея Иисус объясняет ученикам, для чего он говорит притчами: «Для того, что 
вам дано знать тайны царствия небесного, а им не дано» (13:11).
      В разных произведениях христианской литературы притчи при сохранении 
основной символики расцвечивались различными деталями, а иногда могли и менять 
свой смысл. В Евангелии евреев, согласно Евсевию Кесарийскому, также действует 
господин и трое его слуг. Но наказанию подвергается не тот, кто спрятал деньги, 
а тот, кто жил беспутно (один из слуг, получивших серебро, умножил богатство, 
второй его спрятал, а третий растратил все данное ему с блудницами и 
флейтистками. Первый был принят господином с радостью, второй только подвергся 
упрекам, а третьего бросили в тюрьму). Эта версия кажется внутренне более 
стройной, чем в канонических евангелиях, где второй раб (также приумноживший 
состояние) не несет, по существу, никакой смысловой нагрузки; 
противопоставляются только первый и третий: талант раба, зарывшего его, 
отдается первому рабу. В Евангелии евреев каждый раб поступает по-своему и 
соответственно вознаграждается. Самое страшное, согласно этой версии, – 
погубить свою душу в мирских утехах. Опять настойчивый мотив раннехристианских 
поучений – отречение от мира. Речь в этом отрывке идет о поведении людей, о 
разной степени их «греховности»: человек, никак не проявивший свою веру, все же 
достоин меньшего наказания, чем растративший ее в общении с миром. Любопытно 
упоминание о флейтистках (как и в папирусном фрагменте неизвестного евангелия): 
девушки-музыкантши были непременными участницами пиров, которые устраивали 
богатые люди греческих полисов. Иудеи и иудеохристиане осуждали эти обычаи, они 
приравнивали флейтисток к блудницам.
      В канонических евангелиях приведена уже измененная версия притчи о 
талантах. Смысл ее более абстрактен: главное – служение вере; все 
отказывающиеся от этого служения понесут наказание, Вариант этой притчи у Луки, 
хотя и с другими подробностями, имеет тот же смысл.
      Особое место в иудеохристианских евангелиях занимал Иаков, брат Иисуса. В 
отличие от новозаветных сказаний, в Евангелии евреев говорится, что именно 
Иакову первому явился воскресший Иисус. Он «принес хлеб и благословил и дал 
Иакову праведному и сказал ему: брат мой, ешь хлеб твой, ибо сын человеческий 
восстал ото сна среди спящих». Иаков, таким образом, рисуется здесь первым 
свидетелем воскресения. Такая роль Иакова, видимо, связана с преданием о том, 
что он был одним из главных руководителей палестинской общины (Иаков, брат 
Иисуса, упоминается и у Иосифа Флавия, который сообщает, что иудейский 
первосвященник казнил «брата Иисуса, называемого Христом, по имени Иаков, равно 
как и несколько других лиц» (Иудейские древности, XX, 9, 1). В Послании Павла к 
галатам (1:18-19) автор его говорит, что он видел в Иерусалиме «Иакова, брата 
господня»). Иудеохристиане выделяли среди учеников Иисуса своих апостолов, так 
же как это делали христиане других направлений, приписывая им особо важную роль.

      Мы рассмотрели содержание нескольких фрагментов иудеохристианских 
евангелий. Разумеется, эти евангелия тоже переделывались в процессе борьбы 
между отдельными христианскими группами, и мы не можем точно определить время 
создания тех отрывков, которые приводят христианские писатели. Но в целом то 
немногое, что нам известно об этих евангелиях, позволяет думать, что 
религиозные представления, отраженные в них, формировались в I в. частично в 
среде палестинских сект, частично в среде иудеев, живших в восточных провинциях 
Римской империи. Традиция, использованная иудеохристианскими писаниями, не 
менее, а в отдельных случаях более древняя, чем традиция, которая легла в 
основу Нового завета.
      Эбиониты и назореи, как и создатели Апокалипсиса Иоанна, проповедовали 
полное отречение от мира и готовились встретить второе пришествие Христа. Они 
надеялись на установление царствия божия на земле и выступали против богатства. 
Но подобные настроения и верования не могли быть господствующими среди широких 
масс населения римской державы сколько-нибудь длительное время. Фанатическое 
ожидание скорого конца света, по мере того как этот конец отодвигался в 
неопределенное будущее, ослабевало; да и само представление о чудесном изобилии 
в царстве божием было слишком сказочным и наивным. Никаких путей реального 
улучшения положения бедняков христиане, по существу, не знали. Не принимая 
окружающего их общества, они в то же время не могли ни изменить его, ни 
представить себе конкретно какое-либо другое. В этих условиях в христианском 
учении все большее место занимают поиски духовного очищения, вера в награду на 
небесах. Изменение социального и этнического состава христиан также 
способствовало отходу от иудеохристианства: приверженность эбионитов к 
иудейской обрядности, чуждой новообращенным язычникам, не могла не вызывать 
протеста с их стороны.
      Иудеохристианство во II в. становится лишь одним из многочисленных