Последнее высказывание приоткрывает нам некоторые критерии подхода 
христианской церкви конца II в. к своим «священным» книгам и назначение этих 
книг. Важно было не только содержание, но и давность, «авторитетность» 
сочинения, которое читалось вслух в собрании верующих. Здесь действовал уже не 
смысл читаемого, а образ слова, некогда произнесенного и записанного самими 
учениками Иисуса, который к этому времени уже признавался сыном божиим 
большинством христиан. Слово приобретало магическое воздействие: вдумываться в 
смысл не нужно; от произносимого в церкви как бы исходила святость, 
распространявшаяся и на говоривших и на слушавших.
      Что же касается «Пастыря», написанного Гермой, то это сочинение не было 
внесено в список не потому, что содержание его не устраивало составителя списка,
 а потому, что оно было создано на его памяти конкретным человеком, таким же, 
как он. Сочинение Гермы можно было читать дома, обдумывать его, может быть, 
даже не соглашаться. Здесь мы видим ту особую роль традиции, которая 
свойственна древним обществам. Еще со времени первобытности, когда отношения 
внутри родовых коллективов регулировались обычаем, передаваемым от одного 
поколения к другому, древность традиции воспринималась как ее святость. В 
соблюдении традиции – религиозной, моральной – проявлялось единство данного 
коллектива. Это не значит, конечно, что обычаи оставались неизменными на 
протяжении сотен лет; они, как и древние мифы, видоизменялись, переосмыслялись, 
но редко исчезали совсем. Христиане поставили себя вне системы современных им 
общественных связей, отказавшись (на первых порах) от древних мифов, обычаев, 
эстетических норм, но в процессе мифотворчества они неизбежно создавали свои 
традиции, поддерживавшие сознание общности по вере. И чем древнее была эта 
традиция, тем меньше подвергалась она рациональному анализу.
      Однако древность не могла быть единственным критерием (или даже основным) 
при отборе «священных» книг, который начался во II веке. Слишком значительны 
были расхождения по существу даже между самыми ранними записями. Христианское 
учение еще только складывалось; сама традиция не была достаточно устойчивой. 
Поэтому критерий содержания был одним из основных. Но, отвергая содержание того 
или иного писания, идеологи христианства подвергали сомнению и подлинность 
авторства, так как выступать против апостольских слов было к концу II в. уже 
невозможно. Если эти слова нельзя было истолковать в соответствии с учением 
данной христианской группы, то их следовало объявить подложными, выдуманными 
или по крайней мере сомнительными, спорными.
      Уже со времени «Канона Муратори» среди христианских писаний выделяются 
три группы – подлинные, сомнительные (спорные) и тайные (подложные). Такое 
деление встречается и у Оригена. Он ссылается на ряд писаний второй группы, 
например на Евангелие евреев или Деяния Павла, и замечает, что с этими 
произведениями можно считаться, хотя их не следует ставить в один ряд с 
четырьмя евангелиями. По словам автора церковной истории Евсевия, Ориген 
сомневался в авторстве новозаветного послания к евреям: по мнению Оригена, это 
послание пересказывает апостольские поучения, но подлинный автор его неизвестен.
 Сам Евсевий считал спорными Послания Иакова, Иуды, Второе послание Петра, 
Второе и Третье послания Иоанна. К подложным он относил ряд писаний, в том 
числе Апокалипсис Петра, и с оговоркой («если кто считает возможным») – 
Апокалипсис Иоанна и Евангелие евреев. При такой неопределенности оценок 
отдельные епископы иногда были вынуждены сами решать, что можно и что нельзя 
читать их пастве. Известно, например, что епископ Серапион (ок. 200 г.) сначала 
разрешил сирийским христианам пользоваться распространенным у них Евангелием 
Петра, а затем, познакомившись ближе с его содержанием, решил запретить.
      В III в. в Риме был составлен список новозаветных писаний, несколько 
сокращенный по сравнению с «Каноном Муратори». Другой канон III в., 
Александрийский, был значительно шире римского: кроме основных произведений 
Нового завета туда были включены Учение двенадцати апостолов (Дидахе), 
«Пастырь» Гермы, Апокалипсис Петра, послания, написанные Климентом и Варнавой 
(по христианскому преданию – учениками апостолов). В Антиохии продолжали чтить 
«Диатессарон». Свой набор «священных писаний» был у христиан-гностиков, у 
иудеохристиан (т. е. христиан, не порвавших с иудаизмом).
      Перелом в составлении канона произошел в IV в. В 313 г. римские 
императоры Константин и Лициний издали предписание – так называемый Миланский 
эдикт, согласно которому христиане получали разрешение свободно отправлять свой 
культ. Христианские общины получили также право владеть землей; отобранное у 
них во время гонений имущество возвращалось им. Начался процесс превращения 
христианства в государственную религию. Руководители христианской церкви 
получили наконец возможность использовать всю мощь государственного аппарата 
империи для внедрения одной определенной доктрины и для гонения не только (или 
даже не столько) на язычников, но и на те христианские учения, которые они 
считали еретическими. Императорам в свою очередь нужна была единая церковь с 
единым учением, единым централизованным руководством, которое соответствовало 
бы централизованному управлению империей. Чтобы разобраться в междоусобной 
борьбе христиан, император Константин (306-337 гг.) потребовал, чтобы епископы 
представили ему копии «священных» книг. Начались длительные совещания, епископы 
созывали съезды (соборы), обменивались посланиями, чтобы точно установить канон.
 Только в 363 г., уже после смерти императора Константина, на соборе в Лаодикее 
было принято решение разослать по христианским общинам письма с перечнем 
канонических произведений.
      В Лаодикейский канон вошли все произведения, которые позднее были 
включены в Новый завет, кроме Откровения Иоанна. В 367 г. в письме епископа 
Афанасия были названы уже все 27 произведений Нового завета. Спорными остались