ию к индийской религии находятся в положении прокуроров, обязанных 
обвинять. Как бы они ни старались быть беспристрастными, они все-таки, по 
самому своему существу, обязаны отыскивать слабые места и наиболее уязвимые 
пункты. Платный поверенный, усердствующий в пользу клиента и проникнутый 
односторонним взглядом на дело, не станет, весьма вероятно, на точку зрения 
истинной справедливости, как бы он ни был честен. 

И затем, основное противоречие между главными философскими идеями индийского 
философа и христианского теолога едва ли может быть ясно понятно человеком, не 
знакомым с идеями обеих сторон. Можно привести такой пример: "Сотворение мира" 
есть основное положение христианской теологии; между тем индийский философ не 
допускает ничего подобного. Он полагает, что "сотворить" значить сделать нечто 
из ничего; а эта идея для него совершенно ошибочна и является безусловно 
немыслимой и безумной с его точки зрения. Для индийского ума из ничего не может 
выйти ничего; все, что существует, существует вечно; или же оно есть форма, 
проявление, видимость, эманация или фаза чего-то вечного. "Чудо" сотворения 
чего-то из ничего совершенно непонятно и немыслимо для ума индуса; как бы 
усердно ни старался он представить себе этот процесс, он вынужден будет 
сознаться в своем бессилии; все равно как если бы ему предложили думать, что 
дважды два не есть четыре, или что кратчайшее расстояние между двумя точками не 
есть прямая, а иная линия. Для него "ничто" всегда "ничто" и никогда не может 
сделаться чем-то, ни божеским, ни человеческим усилием. 

Затем, для индийского ума смертное никоим образом не может стать бессмертным. 
Бессмертное должно всегда быть бессмертным, иначе оно не могло бы стать таким. 
А потому все, что рождается, должно когда-нибудь умереть; а все, что умирает, 
должно было когда-нибудь родиться. Для него Вечность должна существовать по обе 
стороны "теперь", так как "теперь" есть лишь точка в Вечности. Таким образом, 
индус не способен принять учения о бессмертии души, если не допускать ее 
предварительного бессмертия. Он не может вообразить себе силы, "создающей" душу 
из ничего и наделяющей ее бессмертием на всю вечность. Подобным же образом и 
западный философ не способен думать о том, чтобы что-нибудь выходило из ничего. 
Но эта идея не представляет никакой трудности для западного теолога, который 
легко рисует себе процесс "сотворения" одним божественным "да будет". 

Таким образом, вы видите, как мало миссионер, пишущий об индийской религии, 
способен схватить основные идеи и точку зрения индуса; мешает ему в этом и вся 
умственная подготовка и дело, которое он делает. А что верно относительно 
миссионера, то одинаково верно и по отношению к среднему западному 
исследователю восточных философских систем и религии. Индус говорит, что тот, 
кто хочет овладеть внутренними учениями индийской философии, тот должен иметь 
"душу индуса", хотя бы он сам и принадлежал к другой расе или национальности. И 
немало уже людей на Западе действительно имеют "душу индуса", о чем может 
свидетельствовать увеличивающийся интерес и симпатия к индийской философии и 
увеличивающееся проникновение в ее учения. Индусы, встречая таких людей, 
объясняют это теориею перевоплощения, говоря: "Раз был индусом, всегда будешь 
индусом". В какой бы расе душа индуса ни воплотилась, сосредоточенная сила 
древних учений, неизгладимо запечатлевшаяся в душе, дает ей склонность к 
индийской мысли. Действительно, индусы утверждают, что души древних индийских 
учителей, или, вернее, некоторых из них, воплощаются ныне на Западе для того, 
чтобы вести новые народы к познанию истины, и их первыми учениками являются 
люди с душами индусов, воплотившимися на Западе. 

Существует еще иного рода затруднение, встречаемое западным писателем при его 
попытке уразуметь истинное значение индийской философии, если ему не удалось 
вообще понять дух индийской мысли. Мы здесь говорим о "внутренних учениях", 
которые имеются во всех восточных системах. Восточный ум работает по совершенно 
иным психологическим линиям, чем ум западного человека. На Западе импульсом 
служит желание провозгласить и опубликовать все до последней мелочи в области 
результатов мысли, касающихся данного предмета; иногда это случается раньше, 
чем бывает обеспечено принятие данных идей главными авторитетами, работающими в 
той же области. На Востоке же господствует склонность диаметрально 
противоположная. Там мудрец способен приберечь для самого себя и тесного кружка 
своих учеников и последователей самую суть своей идеи, считая ее слишком важною 
для того, чтобы распространять ее без разбора перед ветреною и легкомысленною 
публикою. Сверх того, на Западе философское миросозерцание человека считается 
чисто интеллектуальною его принадлежностью, и от человека вовсе не ожидают, 
чтобы он жил соответственно со своей философией, с провозглашаемыми им 
взглядами. – Между тем на Востоке философ принимает свои учения гораздо более 
серьезно, и точно так же делает публика. От философа ожидают, чтобы он проводил 
свои учения в повседневной жизни, и иначе, если он не делает этого, считают 
лицемером. Поэтому-то восточный мудрец и сохраняет для себя внутренний смысл 
своих учений, пока не чувствует себя способным жить согласно с ними и проявлять 
их в своей жизни. А что верно относительно одного индивидуума, одинаково верно 
относительно большой группы мыслителей, инстинктивно сохраняющих для немногих 
внутреннее учение своей философии, считая почти святотатством разглашение 
эзотерических истин между теми, кто не доказал своего благородства и чистоты 
мотивов. 

Кроме того, в индийской философии всегда существовали и существуют отдельные 
системы эзотерических учений, которые молчаливо принимаются и признаются всеми 
изучающими философию, но которые открыто не преподаются. Эти основные истины 
глубоко запечатлены в сознании индуса и усваиваются им почти с молоком м