т, что движение безгранично, что, 
соответствуя вещам [все развитие] бесконечно. Разве ты не видел [колодезного] 
журавля? Черпаешь [воду] — нагибается, отпустишь — поднимается. Ведь человек 
его нагибает, а не [он] нагибает человека. Поэтому его поклоны не могут обидеть 
людей. [Так же и] обряды и долг, законы и меры [времен] трех владык и пяти 
предков уважали не за то, [что] они были одинаковыми, а за то, что отвечали 
порядку. Поэтому сравнивать обряды и долг, законы и меры [времен] трех владык и 
пяти предков то же, что уподоблять [друг другу] резань и грушу, мандарин и 
помелон: [хотя] все они съедобны, но вкус у всех различный. Так же и обряды, 
долг, законы, меры изменяются в соответствии с временем. [Если же] ныне оденем 
обезьяну в платье Чжоу гуна [17. Насмешка над обожествлявшимся конфуцианцами 
«мудрым советником» — Чжоугуном.], она непременно станет кусать, грызть, тащить,
 рвать [платье] и не успокоится, пока [его с себя] не стащит. Изучая различия 
между древностью и современностью, [видим, что] они подобны различию между 
обезьяной и Чжоу гуном. В старину [красавица] Си Ши из-за боли в сердце 
хмурилась при всех в селении. На нее залюбовалась некая Уродина и, вернувшись к 
себе [домой], также стала хвататься за сердце и хмуриться при всех в своем 
селении. Однако богачи, завидя ее, запирали накрепко ворота и не показывались, 
а бедняки завидя ее, уходили прочь, уводя с собой жен и сыновей. Уродина поняла 
[лишь], что хмуриться красиво, но не поняла, почему красиво. Жаль! И [твой] 
учитель оказался в [таком же] 
тупике!


Конфуций дожил до пятидесяти лет и одного года, а не слышал о пути. Тогда [он] 
отправился на юг, достиг Пэй, увиделся с Лаоцзы и тот [его] 
спросил:
— Ты пришел? Я слышал, что ты добродетельный с Севера. Ты также обрел 
путь?
— Еще не обрел, — ответил Конфуций.

— Как же ты его искал? — спросил Лаоцзы.

— Я искал его в мерах и числах, но за пять лет [так и] не обрел,

— Как же ты еще 
искал?
— Я искал его в [силах] жара и холода, но за десять лет и два года [так и] не 
обрел.

— Так, — сказал Лаоцзы. — Если бы путь можно было подносить [в дар], каждый 
поднес бы его своему государю; если бы путь можно было подавать, каждый подал 
бы его своим родителям; если бы о пути можно было поведать другим, каждый 
поведал бы о нем своим старшим и младшим братьям; если бы путь можно было 
вручать другим, каждый вручил бы его своим сыновьям и внукам. Но этого сделать 
нельзя по той причине, что [путь] не задержится [у того, у кого] внутри нет 
главного; не подойдет [тому,, кто] внешне [ему] не пара. [Если путь] исходит 
изнутри, [то] не воспринимается извне, [от] мудрого человека не изойдет; [если] 
входит извне, [то] не станет главным внутри, и мудрый человек [его] не прячет.

Слава — общее достояние, много [от нее] забирать нельзя. Милосердие и 
справедливость — [это словно] постоялый двор древних государей, [там] можно 
разок переночевать, долго жить нельзя, многие встречные [будут] укорять. 
Настоящие люди древности проходили дорогой милосердия, останавливались на 
ночлег у справедливости, чтобы странствовать в беспредельной пустоте, кормиться 
от небольшого поля, обрабатывать незаложенный огород, [жить] на приволье, в 
недеянии. От небольшого [поля] легко прокормиться, с незаложенного [огорода] не 
отдавать [18. В отрицании богатства у Лаоцзы здесь можно увидеть и минимум 
собственности, который давал человеку независимость в ту эпоху.]. Древние это 
называли странствиями в сборе истинного. Кто считает истинным богатство, не 
способен уступить жалованья; кто считает истинным славу, не способен уступить 
имени; кто любит власть, не способен отдать [ее] рукоять другому. [Тот, кто] 
держит [все] это в руках — дрожит; [кто] их отдает — страдает. Ни у кого [из 
них] нет зеркала, чтобы увидеть [себя]: тот, кто не прекращает, [становится] 
убийцей природного. Гнев и милость, взимание и возврат, советы и обучение, 
жизнь и казнь — эти восемь [действий] — орудия исправления. Но применять их 
способен лишь тот, кто следует за великими изменениями и ничему не препятствует.
 Поэтому и говорится: «Исправляет тот, кто [действует] правильно». Перед тем, 
чье сердце с этим не согласно, не откроются врата природы.



Конфуций встретился с Лаоцзы и заговорил о милосердии и справедливости.

— [Если], провеивая мякину, засоришь глаза, — сказал Лаоцзы, — то небо и земля, 
[все] четыре страны света поменяются местами. [Если] искусают комары и москиты, 
не заснешь всю ночь. [Но] нет смуты большей, чем печаль о милосердии и 
справедливости [19. В учении Конфуция Лаоцзы видит причину таких же бедствий 
для людей, как для рыб, очутившихся на мели.] — [она] возмущает мое сердце. 
Если бы вы старались, чтобы Поднебесная не утратила своей простоты, вы бы 
двигались, подражая ветру, останавливались, возвращаясь к [природным] свойствам.
 К чему же столь рьяно, будто в поисках потерянного сына, бьете во [все] 
неподвижные и переносные барабаны? Ведь лебедь бел не оттого, что каждый день 
купается; а ворона черна не оттого, что каждый день чернится. Простота