Тем временем Брес все больше и больше угнетал племя богини Дану. Обычно
короли щедро угощают  всех приходящих к ним, но  при дворе  Бреса люди давно
уже не отхватывали ножом куски  сала, а запах эля и вовсе забыли. Никто - ни
знаменитые поэты, ни искусные музыканты, ни ловкие  жонглеры -  не развлекал
гостей своим искусством, ибо Брес был скуп и не терпел излишеств. Наконец он
урезал до минимума и без того скудное пропитание, отпускавшееся  богам.  Они
стали получать пищи так  мало, что начали  быстро слабеть  от голода.  Огма,
вконец  ослабев,  стал  приносить дров  втрое  меньше,  чем  требовалось для
отопления домов, так  что боги начали страдать не только  от голода, но и от
стужи.
     Именно в это тяжелое время два целителя -  Мидах,  сын Диан Кехта, бога
врачевания,  и  Эйрмид, его  дочь,  -  тайком  проникли  в  замок,  где  жил
свергнутый  король  Нуада.  Привратник  Нуады,  такой же  калека (он лишился
одного глаза),  как и  его господин, печально  сидел у  ворот.  На коленях у
него, свернувшись калачиком, спала кошка. Привратник спросил их,  кто они  и
откуда.
     - Мы - искусные врачеватели, - отвечали они.
     - Ну,  если так, -  отозвался  привратник, - не могли бы вы сделать мне
новый глаз.
     -  Сколько угодно, - согласились врачеватели. - Мы  можем взять один из
глаз этой кошки и пересадить его тебе на место твоего вытекшего глаза.
     - Я был бы вам очень благодарен, если бы вы это сделали, -  отвечал он,
и  Мидах с  Эйрмид тотчас вынули у кошки глаз и вставили  его привратнику  в
глазницу черепа.
     Далее  в  истории  говорится  о  том,  что эта операция  оказалась  для
привратника  не  вполне удобной,  поскольку  пересаженный глаз сохранял  все
кошачьи повадки,  и, когда  его новый хозяин  хотел  спать по  ночам, зоркий
кошачий глаз упорно высматривал  мышей, а днем был закрыт и дремал.  Тем  не
менее привратник ужасно обрадовался, побежал и  рассказал все Нуаде, который
распорядился,  чтобы  врачевателей, совершивших  столь  волшебное исцеление,
немедленно привели к  нему. Войдя, врачи услышали, что бывший король стонет;
оказалось, что  у  Нуады  загноился один  из суставов в том  месте,  где его
искусственная серебряная  рука соприкасается  с телом. Мидах спросил короля,
где же  его настоящая рука, и  услышал  в ответ,  что  она зарыта  глубоко в
земле. Мидах выкопал ее, приладил  на  прежнее  место  к  культяшке Нуады  и
сделал тугую  перевязку, сказав: "Жилы с жилами, кости с  костями, а  ну-ка,
срастайтесь!"  И  за три дня и три  ночи рука прижилась, приросла на прежнем
месте и стала действовать как и прежде, так что Нуада снова стал здоров.
     Когда Диан  Кехт, отец Мидаха, услышал  об этом, он страшно разгневался
при  мысли, что  его сын превзошел  его самого  в искусстве  врачевания.  Он
тотчас  послал за ним и, как  только сын вошел, ударил его по  голове мечом,
пробив кожу, но не повредив мышц. Мидах с легкостью залечил эту ранку. Тогда
Диан Кехт ударил  его вновь, и на этот раз  рана  была  уже до кости.  Мидах
излечил и эту рану.  Когда  же отец  ударил  его  в третий раз, меч прорубил
лобовую кость и  задел мембрану мозга. Но Мидах и на этот  раз смог залечить
рану. Однако четвертым ударом Диан Кехт прорубил череп и рассек мозг надвое,
и  Мидах уже  ничего не  смог  поделать.  Он  мгновенно умер,  и  Диан  Кехт
похоронил его.  На  его могиле выросло  триста  шестьдесят  пять  стебельков
травы, по одному для излечения всех болезней каждого из  трехсот шестидесяти
пяти нервов, имеющихся в человеческом  теле. Эйрмид, сестра  Мидаха, бережно
сорвала  их и  разложила на  своем плаще в соответствии  с их лекарственными
свойствами. Однако  ее  гневный и жестокий отец скомкал плащ  и  непоправимо
перемешал  травинки.  Если  бы   он  этого  не  сделал,  замечает  старинный
переписчик, люди умели бы излечивать  любые болезни и таким обазом обрели бы
бессмертие.
     Исцеление руки  Нуады произошло как раз в то время  когда  племя богини
Дану  наконец  убедилось, что  жестокость  и  тиранию Бреса  терпеть  больше
невозможно.  Последней  каплей,  переполнившей чашу  терпения  богов,  стало
оскорбление, которое Брес нанес  Кэйрбру,  сыну  Огмы,  богу литературы. Это
оскорбление   нанесло   удар  по  традиционным   ценностям.   Поэты   всегда
пользовались  у  кельтов  особым почетом, и,  когда  Кэйрбр, бард Туатха  Де
Данаан,  пришел  в гости к  Бресу,  он ожидал,  что его  примут с подобающим
почтением и усадят за стол  рядом с королем. Однако вместо этого Брес  отвел
ему  тесную, темную  комнатку,  где не было ни очага,  ни  постели  и вообще
никакой мебели, за исключением  низенького стола.  На  столе стояло блюдо  с
маленькими кусочками  засохшего хлеба;  это и было  угощение для знаменитого
барда.  На следующее утро Кэйрбр встал очень рано и покинул дворец,  даже не
увидевшись  с  Бресом.  У поэтов существовал  обычай: перед тем как покинуть
двор короля,  полагалось сложить  хвалебные  стихи  в честь хозяина,  однако
оскорбленный Кэйрбр  вместо панегирика сочинил едкую  сатиру  на Бреса.  Это
было  первое  сатирическое  стихотворение, написанное  в  Ирландии;  на  наш
взгляд,  оно сохраняет  характерные  черты,  говорящие  о его  древности.  В
переводе оно звучит примерно так:

     Ни мяса на тарелках,
     Ни молока в кувшинах;
     Ни крова для бездомных,
     Ни золота для бардов:
     Пусть Брес подавится щедротами своими!