Здесь выражено чувство благотворения, удивления, таинственности. Оно 
высокорелигиозно. Но все это не находит яркого внешнего выражения. Басе сначала 

просто упоминает о "внимательном наблюдении", которое не обязательно должно 
быть 
вызвано каким-либо намеренным желанием найти что-нибудь в кустах; просто он 
случайно бросает взгляд, и неожиданно его приветствует скромно цветущее 
растение, которое обычно никто не замечает. Он наклоняется и внимательно 
смотрит, чтобы убедиться в том, что это надзуна. Он до глубины души тронут 
скромностью и простотой, которые, тем не менее, разделяют славу неизвестного 
начала. Он ни слова не говорит о своем внутреннем чувстве: каждый слог 
"объективен", за исключением двух последних - "кана". "Кана" - это слово, 
которое нельзя перевести, разве если только восклицательным знаком - и это 
единственное, что выдает "субъективность" поэта. Поскольку "хайку" - не что 
иное, как стихотворение, состоящее из семнадцати слов, оно, конечно, не может 
выразить все, что происходило в то время в душе поэта. Но сам факт, что хайку 
чрезвычайно эпиграммично и немногословно, насыщает каждый используемый слог 
невыраженным внутренним чувством поэта, хотя многое из того, что скрывается 
между слогами, должен открывать сам читатель. Поэт упоминает о нескольких 
важных 
моментах в своих строках из семнадцати слогов, предлагая сочувственно или, 
скорее, эмфатически настроенному воображению читателя заполнить промежуток 
между 
ними.




IV


Психологи Запада говорят о теории "проникновения", передачи чувства или 
"участия", но я бы, пожалуй, выдвинул "доктрину идентичности". "Передача" или 
"участие" подразумевает дуалистическое толкование реальности, тогда как 
"идентичность" имеет более тесную связь с основой существования, в которой 
всякого рода раздвоение еще не имело места. С этой точки зрения "участие" 
становится доступнее пониманию и может быть более разумным или логическим, так 
как никакое участие невозможно там, где отсутствует подспудное чувство 
идентичности. Когда говорят о различии, оно включает в себя единство. Идея 
двойственности основывается на идее единства. "Двое" немыслимы без "одного". 
Для 
иллюстрации предлагаю прочесть следующий отрывок из "Веков медитации" Трахерна: 

"Вы никогда не сможете по-настоящему наслаждаться этим миром, пока море не 
потечёт через ваши жилы, пока вы не наденете небесную тогу и корону из звезд и 
не почувствуете себя единственным наследником всего мира и даже больше, потому 
что в нем люди, каждый из которых так же, как и вы, является единственным 
наследником". А вот еще: "Ваше наслаждение миром всегда будет неполным, если 
каждое утро вы не будете просыпаться на Небе и видеть, что вы находитесь во 
дворце Отца своего: если вы не будете взирать на небо, землю и воздух, с 
благоговением относясь ко всему, будто вы среди ангелов". Такого рода эмоции не 

могут быть испытаны, покуда в вашем сознании будет доминировать чувство 
противопоставления. Идея "участия" или "проникновения" - это умственная 
интерпретация первоначального переживания, в то время как само переживание не 
допускает никакого рода двойственности. Однако разум, вторгаясь, искажает 
переживание для того, чтобы сделать его доступным умственному анализу, что 
подразумевает различие или раздвоение.

Первоначальное чувство идентичности в связи с этим теряется, и разуму 
позволяется свойственным ему образом раскалывать реальность на части. "Участие" 

или "проникновение" - это результат рассудочной деятельности. Философ, не 
имеющий первоначального опыта, склонен увлекаться им. Согласно Джону Сэйварду, 
автору вступления к "Векам медитации" (издания 1950 г.), Трахерн - это "теософ 
или провидец, наделенный богатым воображением, которое позволило ему проникнуть 

за покров внешнего и открыть мир в его первозданной непорочности". Это означает 

снова попасть в сад Эдема, вернуть рай, где древо познания еще не начало 
приносить плоды. "Интимность" Водсворта - это не что иное, как наша тоска по 
вечности, которая осталась позади. Наша постоянная привычка рассуждать является 

следствием того, что мы съели запретный плод познания. Но, выражаясь 
метафизическим языком, мы никогда не забываем о царстве первозданной чистоты: 
другими словами, даже тогда, когда мы предаемся рассудочному мышлению, мы 
всегда 
сознаем, хотя, может быть, смутно, что что-то остается позади и не появляется 
на 
карте нашего хорошо засхематизированного анализа. Это "нечто" представляет