весеннего равноденствия 
больше чем на тридцать дней. Остальные праздники, имевшие меньшее религиозное 
значение, чем семь празднеств, основанных Зороастром, были оставлены в 
календаре на своих прежних местах, так что они почти незаметно перемещались 
назад в течение года.

Несмотря на свои благочестивые цели, вторая сасанидская реформа календаря на 
протяжении долгих лет произвела почти такие же разрушительные воздействия, как 
и первая, задачи которой были чисто практические, так как она усугубила 
путаницу, вызванную первой. Так, хотя народ и научился послушно отмечать 
религиозный «Новый день» (он назывался «Ноурузом жрецов» – первого числа месяца 
Адура), иранцы не смогли отказаться от празднования Ноуруза и первого числа 
месяца Фравардина, н этот день остался также первым днем гражданского года и 
днем коронации царей. Таким образом, Ноуруз праздновался четыре раза, меньшие и 
большие празднества отмечались 1-го и 6-го Адура и 1-го я 6-го Фравардина, что 
должно было еще больше затемнить восприятие народом связи между ним и 
праздниками-гахамбар, равно как и религиозную значимостьсеми великих празднеств.
 Празднование всех семи гахамбаров неоднократно включается в позднейшей 
зороастрийской литературе в число основных обязанностей каждого верующего, но 
они делятся на отдельные части, называемые соответственно рапитвин и гахамбар,и 
празднование их состоит из двух особых обрядов.

В пехлевийских произведениях, сочиненных (или исправленных) после второй 
календарной реформы, особо подчеркивается значение весны в связи с идеями 
воскресения и концом мира – Фрашегирд. Так, жрец, писавший в IX в., заявлял: 
«Фрашегирд происходит подобно году, в котором весной деревья зацветают… Подобно 
воскресению из мертвых, новые листья вырастают на сухих растениях и деревьях, и 
весна начинает цвести» (Задспрам XXXIV, 0, 27). Для празднования Ноуруза стал 
теперь характерен дух обновления. В этот день люди надевали новые одежды, 
готовили праздничную еду. «Среди прочих вещей, которыми считалось подходящим 
начинать этот день, были глоток свежего молока и кусок нового сыра; все цари 
Персии принимали такую пищу в качестве благословения». В это утро цари также 
ели «чистый сахар со свежими очищенными индийскими орехами»[53 - Скорее всего 
здесь идет речь о грецких орехах, а не о плодах кокосовой пальмы, называвшейся 
по-персидски «индийским орехом».]; было принято к этому празднику заранее 
высевать семь видов семян растений, чтобы они успели взойти к священному дню. 
«Полагали, что для царя особенно благодатным является вид зеленеющего ячменя… 
Уборка (этих зеленых всходов) всегда сопровождалась песнями, музыкой и 
весельем» (Ehrlich, 1930, с. 99–101). В связи с Ноурузом часто упоминается о 
музыке и говорится, что «хотя празднество царя было великолепно, но и у других 
праздник проходил не хуже… Все вышли из домов и отправились за город… Изо всех 
садов, с полей и берегов рек радовали слух различные напевы…» (Вис и Рамин, гл. 
9).




Движение 
Маздака

Описания других сасанидских праздников свидетельствуют о том, что зороастрийцы 
в то время были такими же веселыми и искренне набожными, как и средневековые 
христиане. Однако их угнетало все увеличивавшееся бремя религиозных 
обязанностей, рост численности священнослужителей, возраставшие требования 
даров и поборов. В то время зороастрийская церковь стала крупным земельным 
собственником, принадлежавшие ей обширные площади обрабатывались рабами и 
крестьянами, и порой в глазах низов алчный зороастрийский чиновник мало чем 
отличался от жадного феодала.

Принимая это во внимание, и следует оценивать успех, сопутствовавший 
маздакитскому движению к концу V в. н.э. Вождь движения, Маздаки-Бамдад, усвоил,
 по-видимому, учение предшествовавшего религиозного проповедника – он 
распространял веру, много заимствовавшую у манихейства. Идеи, провозглашавшиеся 
Маздаком, безусловно, напоминали своим пессимизмом и аскетическими чертами 
учение Мани и были такими же добрыми и нравственными. Человек не должен убивать 
себе подобного, есть мясо, но он обязан способствовать возрастанию света над 
тьмой в мире доброты, терпимости и братской любви. В целях большего братства, 
для уменьшения причин жадности и зависти, Маздак добивался общности имущества, 
к которому, как утверждают клевещущие на него критики, причислял и женщин.

Вопреки зороастрийским воззрениям на духовное равенство мужчин и женщин, по 
сасанидским законам, женщины действительно считались принадлежащими своему 
ближайшему родственнику-мужчине – отцу, мужу, брату или сыну; маздакитское 
требование общности женщин, возможно, возникло первоначально из желания бедноты 
освободить своих дочерей и сестер, которые забирались (вероятно, часто 
насильно) в число жен больших семейств, содержавшихся царями и знатью.

Стремление крестьян и ремесленников к справедливости и к некоторому облегчению 
финансового бремени (потому что именно они являлись главными плательщиками 
налогов, а жрецы и знать освобождались) по большей части и объясняет то, что 
Маздака поддерживал народ. Среди зажиточных слоев населения в то время 
существовало, по-видимому, какое-то течение в сторо