дила Великая, Бримо Бримоса”. Это как бы рождественское евангелие 
приобретает особое значение49 благодаря сохранившемуся преданию о том, что 
афиняне “тайно показывают принимающим участие в эпоптии великую и изумительную 
и совершеннейшую эпоптическую тайну — срезанный колос” 50.
Параллельным мотиву смерти и воскресения является мотив потери и нахождения. Он 
появляется в совершенно одинаковом культе, именно в весенних празднествах 
подобных гиеросгамным, во время которых изображение бога прятали и находили 
вновь. По неканоническому преданию, Моисей двенадцати лет покинул родительский 
дом, чтобы идти поучать людей. Подобно этому и Христос был потерян родителями и 
вновь найден ими поучающим премудрости; по магометанской легенде Моисей и Иисус 
Навин теряют рыбу, вместо которой появляется учитель премудрости Хидгер (отрок 
Иисус в храме); так же внезапно является из лона матери обновленно юным бог 
хлеба, считавшийся потерянным и умершим. То, что Христа положили в ясли, также 
есть указание на корм. Поэтому Робертсон устанавливает параллель между ликноном 
и яслями 51.
Благодаря всему этому нам становится понятным, почему элевзинские мистерии 
столь утешительно поддерживали потусторонние надежды мистов, что доказывается, 
между прочим, следующей прекрасной злевзинской эпитафией: 
Прекрасную, воистину, тайну возвещают блаженные боги! Благословением смертным, 
а не проклятием, является смерть?
То же говорится про мистерии и в следующем гимне Деметре 52:
Блаженны видевшие это, из обитающих на земле людей!
Но и в отуманивающей темноте смерти
Не равен будет жребий того, кто не участвовал в священных действиях.
Элевзинскому символу присуще бессмертие; мы вновь находим его же в церковной 
песне Самуила Прейсверка
(19-е столетие):
“Над твоим делом мы стоим, Господи Иисусе Христе! И оно не может погибнуть, ибо 
твое оно. Лишь пшеничное зерно, ранее чем взойти на свет Божий, принося плод, 
должно умереть в чреве земли, отказавшись от своей же сущности. О Иисусе, глава 
наша! Страданиями твоими ты поднялся на небеса и всякого верующего ты ведешь 
тою же дорогою. Так приведи же и нас к участию в страданиях и в царствовании. 
Проведи нас к свету вратами твоей смерти, вместе с твоим делом.”
Фирмик рассказывает о мистериях Аттиса: “В определенную ночь восставляется 
изображение бога на постели и толпа оплакивает его жалобными восклицаниями; 
после того, как довольно долго предавались притворному плачу, вносят свет: 
тогда жрец совершает помазание шеи всем, кто участвовал в оплакивании, после 
чего он медленно бормочет следующее: „Утешьтесь вы, мисты спасенного бога; и на 
нашу долю придет спасение и избавление от мук"”.
Подобные параллели показывают, как мало человечески-личного и как много, 
напротив, божеского, т. е. общечеловеческого, заключено в мистерии Христа. 
Никогда человек не был героем, ибо герой есть бог, другими словами, он бессилен 
и для всех равно действенен. Христос же есть “дух”, по выражению 
раннехристианского толкования, из первых рук. Во многих местностях, в 
многообразных видах, разнообразно окрашенный согласно времени своего появления 
— спаситель-герой является плодом проникновения libido в собственную ее 
материнскую глубину. В вакхических посвящениях, изображенных на рельефе 
Фарнезины, есть сцена, где миста, скрытого наброшенным на голову его покрывалом,
 подводят к Силену, держащему покрытую платком веялку (ликнон). Скрытие головы 
прообразует смерть. Мист образно умирает, как брошенное в землю пшеничное зерно,
 снова возрождается и попадает в веялку. Прокл также говорит, что мисты 
закапывались в землю до самой шеи 53. Христианская церковь, как место 
богослужения, является вообще не чем иным, как могилой героя. (Катакомбы.) 
Верующий спускается в могилу, чтобы потом восстать из нее с героем вместе. Вряд 
ли можно сомневаться в том, что под понятием церкви скрыт символ материнского 
чрева. Символы мессы весьма прозрачны и позволяют легко угадать просвечивающую 
сквозь них мифологию священного действия; это волшебство возрождения. Яснее 
всего оно выражено в поклонении Гробу Господню. Прекрасным примером является 
гроб св. Стефана в Болонье. Сама церковь, старинная круглая многогранная 
постройка, представляет собою остатки храма Изиды; внутри нее находится 
искусственный спелеум, так называемый святой гроб, куда входят ползком через 
очень низенькую дверь. После продолжительного пребывания в этом гробе верующий 
выходит из него возрожденным, как бы из материнского чрева. В флорентийском 
археологическом музее находится оссуарий времен этрусков, представляющий собой 
статую Матуты — богини смерти; эта глиняная статуя изнутри пуста, для принятия 
пепла. На приложенном изображении видно, что Матута — мать. Седалище ее 
украшено сфингами, как и подобает матери-смерти.
Немногие из дальнейших подвигов Гайаваты являются для нас интересными. Из них 
приведу бой с царем рыб — Мнше-Нама, из VIII песни; о нем стоит упомянуть, ибо 
это — типичный бой солнце-героя. Мише-Нама — чудовищная рыба, царствующая в 
глубине вод. Вызванная на бой Гайаватой, она проглатывает героя с его кораблем.
“В гневе он прыгнул вверх, сверкнув на солнце, раскрыл громадную пасть и 
проглотил челнок с Гайаватой. Как бревно, увлекаемое течением на темной реке, 
стремится вниз по порогам, так и Гайавата, окунувшись в эту мрачную пропасть, 
очутился в полной темноте. В бессильном изумлении он стал шарить руками вокруг 
себя, покуда не почувствовал удары громадного сердца, бившегося в темноте. 
Тогда он гневно ударил кулаком это сердце Намы и почувствовал, что могучий царь 
рыб дрогнул каждым фибром своим. Тогда Гайавата, для безопасности, поставил 
березовый свой челн поперек пасти, боясь, что иначе он будет выброшен из пасти 
Намы в бурном смятении и погибнет.”
Это так сказать по всему миру распространенный типичный миф о подвиге героя. Он 
совершает путешествие в лодке, сражается с морским чудовищем, оно его 
проглатывает, он напрягает вс