потусторонним, принадлежащим к божественной сфере двойником души Прометея; 
напротив, у Гете она есть целиком творение и дочь титана, стоящая, 
следовательно, в отношении безусловной зависимости от него. Отношение 
гетевского Прометея к Минерве уже ставит его на место Вулкана, а тот факт, что 
Пандора есть всецело его создание, а не существо, сотворенное богами, делает 
его богом-творцом и тем самым удаляет его за пределы человеческой сферы. Вот 
почему Прометей говорит:
«И божество вещало,
Когда, я думал, говорил я сам;
Когда же думал, — божество вещает,
То сам я говорил».
   У Шпиттелера, напротив, всякая божественность снята с Прометея и даже душа 
его есть лишь неофициальный демон; божество утверждается само по себе, отдельно 
от человеческой сферы. Гетевское понимание антично, поскольку оно подчеркивает 
божественность титана. Согласно этому, фигура Эпиметея отходит сравнительно на 
задний план, тогда как у Шпиттелера Эпиметей выступает гораздо положительнее. 
Однако в «Пандоре» Гете дает нам, к счастью, место, характеризующее Эпиметея 
полнее, чем фрагмент, разобранный нами выше. Вот как Эпиметей рекомендует здесь 
себя самого:
«Мой день едва от ночи отделится
И моего несу я тягость имени:
Эпиметеем нарекли родители
Меня, чтоб вечно о прошедшем думал я,
Чтоб воскрешал, в томительной игре ума,
Былое в смутных образах возможности.
Так тяжко было бремя это юноше,
чтобы с нетерпеньем в жизнь я смело бросился
И, ветреный, ловил я настоящее,
и новою заботой отягчал себя». /48- Т.4. С.538/
   Этими словами Эпиметей определяет свою сущность: он углубляется мыслью в 
прошедшее и не может уже освободиться от Пандоры, которую он (по классическому 
сказанию) взял себе в жены, иными словами, он уже не может отделаться от ее 
вспоминающегося образа; сама же она давно ускользнула от него, оставив ему свою 
дочь Эпимелейю, заботу, и взяв с собою Эльпору, надежду. И вот здесь Эпиметей 
изображен так отчетливо, что мы можем установить, какую психологическую функцию 
он собою представляет. Тогда как Прометей и в «Пандоре» все тот же творец и 
ваятель, ежедневно ранним утром поднимающийся со своего ложа, с неиссякающей 
жаждой творить и воздействовать на мир, — Эпиметей, напротив, всецело отдается 
фантазиям, грезам и воспоминаниям, исполненный тревожных забот и озабоченных 
размышлений. Пандора выступает как создание Гефеста, отвергнутая Прометеем, но 
избранная в супруги Эпиметеем. О ней он говорит: «И скорбь отрадна о таком 
сокровище». Пандора для него — драгоценное сокровище, высшая ценность.
«Зато навек она моя, прекрасная!
Не верх ли блаженства был мной изведан?
Красой владел я, был сердцем ей предан,
В весенних цветах мне явилась она,
Ее я приял — грудь восторгом полна!
Рассеялся мрачный туман заблужденья,
Я к небу приблизился, полн упоенья,
Ты хочешь ее вознести похвалой,
Она же все выше царит над тобой;
Пред нею — вся прелесть земная постыла;
Начнет говорить ли — уж всех убедила;
Бороться ль с ней хочешь — и видишь, что слаб;
Смириться ли медлишь — и ты уж ей раб.
В добре и любви ввек она не откажет;
Что слава? Она ее тщетность докажет
И, целью единою став на пути,
Заставит тебя к этой цели идти.
Ты хочешь быть властным, но ей ты уступишь,
Ее ни умом, ни богатством не купишь,
Она к нам нисходит во многих видах:
Парит над водами, блестит на лугах,
Как звуки мелодий, как красок сиянье -
И формой возвышено в них содержанье,
И тем ему высшая сила дана.
Мне — юной женою явилась она». /48- С.555-556/
   Как с отчетливостью показывают эти стихи, Пандора имеет для Эпиметея 
значение душевного образа, она изображает для него душу: отсюда ее божественная 
власть, ее непоколебимое превосходство. Всюду, где такие атрибуты приписываются 
известным лицам, можно с уверенностью делать вывод, что эти лица являются 
носителями символа, то есть что они суть облики (imagines) для проецированных 
содержаний бессознательного. Потому что именно содержания бессознательного 
действуют с вышеописанной превосходящей силой, особенно так, как Гете 
бесподобно определяет словами:
«Ты хочешь быть властным, но ей ты уступишь!»
   Этими словами превосходно описано то своеобразное аффектное усиление 
известных содержаний сознания, которое возникает через ассоциацию с 
аналогичными содержаниями бессознательного. Это усиление имеет в себе что-то 
демонически-понуждающее, следовательно некое «божественное» или «дьявольское»