наоборот, не слишком страстные, поверхностные натуры, совершенно не 
отличающиеся не только активностью, но даже и низшей формой деятельности — 
деловитостью. Я считаю, что его, в общем, ценное построение значительно 
выиграло бы в смысле ясности, если бы он совершенно оставил в стороне идею 
активности и пассивности как совершенно особую точку зрения, хотя эта идея сама 
по себе является характерологически значительной.
   Из дальнейшего изложения выяснится, что, говоря о типе «less impassioned and 
more active», Джордан разумеет экстравертного человека, а описывая тип «more 
impassioned and less active», он имеет в виду человека интровертного. Оба могут 
быть деятельными и недеятельными, не изменяя при этом своего типа; поэтому я 
считаю, что момент активности, в качестве главной характеризующей черты, 
следовало бы отбросить; однако в качестве черты второстепенного значения этот 
момент все же играет роль постольку, поскольку экстравертный человек, верный 
своим особенностям, является обыкновенно гораздо более подвижным, живым и 
деятельным, нежели интровертный. Но это свойство безусловно зависит от той фазы,
 в которой индивид находится в данный момент по отношению к внешнему миру. 
Интроверт в экстравертной фазе является активным, тогда как экстраверт в 
интровертной фазе оказывается пассивным. Сама активность, как основная черта 
характера, может быть иногда интровертированной, то есть она всецело обращается 
вовнутрь и развивает живую деятельность мысли или чувства, тогда как наружно 
царит глубокое спокойствие; иногда же активность может становиться 
экстравертированной, причем наружно она проявляется в подвижных и живых 
действиях, тогда как за этим кроется твердая, неподвижная мысль или такое же 
чувство.
   Прежде чем вникнуть глубже в изложение Джордана, я должен, для выяснения 
понятий, выделить еще одно обстоятельство, ибо если оставить его без внимания, 
то оно может породить путаницу. Уже в самом начале я указал на то, что в 
прежних моих работах я отождествлял интровертный тип с мыслительным типом, а 
экстравертный — с чувствующим. Лишь позднее, как я уже сказал, мне стало ясно, 
что интроверсию и экстраверсию, как общие и основные установки, следует 
отличать от функциональных типов. Эти две установки распознаются легче всего, 
тогда как для различения функциональных типов необходим уже обширный опыт. 
Иногда бывает чрезвычайно трудно выяснить, какая функция имеет первенствующее 
значение. Соблазнительно действует на нас то, что интроверт естественно 
производит впечатление рефлектирующего и размышляющего человека — и притом 
вследствие своей абстрагирующей установки. Поэтому легко возникает склонность к 
предположению, что у него преобладает мышление. Экстраверт же, наоборот, 
естественно обнаруживает множество непосредственных реакций, которые заставляют 
предположить, что у него преобладает элемент чувства. Однако такие 
предположения обманчивы, потому что экстраверт легко может оказаться 
мыслительным типом, а интроверт — чувствующим типом. Джордан описывает в общих 
чертах только интровертный и экстравертный типы. Там же, где он вдается в 
подробности, его описание становится малопонятным, потому что он смешивает 
черты различных функциональных типов, не различенные вследствие недостаточной 
разработки материала. Однако образ интровертной и экстравертной установок 
выявляется в общих чертах с несомненной ясностью, так что сущность обеих 
основных установок становится вполне очевидной.
   Характеристика типов с точки зрения аффективности — вот то, что кажется мне 
значительным в сочинении Джордана. Ведь мы уже видели, что «рефлективная», 
размышляющая природа интроверта компенсируется бессознательной архаической 
жизнью влечений и ощущений. Можно было бы сказать, что человек потому именно и 
усвоил интровертную установку, что ему надо было вознестись над его 
архаически-импульсивной, страстной природой к надежным высотам абстракции, для 
того чтобы царить оттуда над непокорными, дико мятущимися аффектами. Ко многим 
случаям такая точка зрения вполне приложима. Можно было бы сказать и обратно, 
что не столь глубоко коренящаяся аффективная жизнь экстраверта легче поддается 
дифференцированию и доместикации, нежели архаическое, бессознательное мышление 
и чувство — фантазирование, — могущее иметь опасное влияние на его личность. 
Именно поэтому такой человек всегда стремится жить по возможности деловитее и 
переживать как можно больше для того, чтобы не прийти в себя, не осознать своих 
дурных мыслей и чувств. На основании этих простых наблюдений можно объяснить 
замечание Джордана (с. 6), которое иначе показалось бы парадоксальным: он 
говорит, что у «less impassioned» (экстравертного) темперамента интеллект 
преобладает и принимает обыкновенно большое участие в формировании жизни, тогда 
как у рефлективного темперамента именно аффекты имеют большее значение.
   На первый взгляд кажется, что такое понимание прямо побивает мое утверждение,
 будто тип «less impassioned» соответствует моему экстравертному типу. Однако 
при ближайшем рассмотрении мы видим, что это не так, ибо рефлективная душа, 
конечно, пытается справиться с непокорными аффектами, в действительности же она 
подпадает гораздо больше под влияние страсти, чем тот, кто принял свои 
ориентированные на объекте желания за сознательное жизненное правило. Этот 
последний, то есть экстравертный человек, пытается всюду пробиться таким 
способом, однако ему приходится удостовериться в том, что именно его 
субъективные мысли и чувства всюду становятся ему поперек дороги. Его 
внутренний психический мир гораздо сильнее влияет на него, чем он сам это 
предполагает. Он сам этого не видит, но внимательные наблюдатели вокруг него 
замечают личную преднамеренность его стремлений. Поэтому он должен поставить 
своим основным и неизменным правилом — обращаться к себе с вопросом: «Чего я, 
собственно говоря, желаю? Каково мое тайное намерение?» Другой же, интровертный 
человек, с его сознательными, вымышленными намерениями, совершенно упускает из