чувство в более высокой мере, то мы откроем, что это не просто чувство, не 
поддающееся в своих свойствах дальнейшему анализу, но также и постижение, или 
содержание, познания, передающее пункты соглашения в мыслительной форме. Это 
рациональное изображение применимо исключительно к рационалисту, а отнюдь не к 
иррациональному человеку, ибо его раппорт основан вовсе не на суждении, а на 
параллельности свершающегося и живых происшествий вообще. Его чувство согласия 
есть совместное восприятие какого-нибудь ощущения или интуиции. Рациональный 
сказал бы, что раппорт с иррациональным основан на чистой случайности; если 
случайно объективные ситуации согласуются между собой, тогда и осуществляется 
нечто вроде человеческого отношения, но никто не знает, каково будет значение и 
какова длительность этого отношения. Для рационалиста часто бывает прямо 
мучительна мысль, что отношение длится как раз лишь до тех пор, пока внешние 
обстоятельства случайно допускают такую совместность. Это представляется ему не 
особенно человечным, тогда как иррациональный именно в этом случае усматривает 
особенно красивую человечность. Результатом этого является то, что они смотрят 
друг на друга как на людей, лишенных отношений, как на людей, на которых нельзя 
положиться и с которыми совсем невозможно по-настоящему ужиться. Однако к 
такому результату можно прийти лишь тогда, если сознательно попытаться отдать 
себе отчет в своих отношениях к ближнему. Но такая психологическая 
добросовестность не очень обыкновенна, поэтому часто оказывается, что, несмотря 
на абсолютное различие в точках зрения, все-таки устанавливается нечто вроде 
раппорта, и притом таким образом: первый, с молчаливой проекцией, предполагает, 
что второй в существенных пунктах имеет такое же мнение; а второй предчувствует 
или ощущает объективную общность, о которой, однако, первый сознательно и 
представления не имеет и наличность которой он тотчас же начал бы отрицать, 
совершенно так же как второму никогда и в голову не могло бы прийти, что его 
отношение покоится на общности мнений. Такой раппорт является наиболее частым; 
он основан на проекции, которая впоследствии становится источником 
недоразумений.
   Психическое отношение в экстравертной установке регулируется всегда по 
объективным факторам, по внешним условиям. То, что человек есть внутри, никогда 
не имеет решающего значения. Для нашей современной культуры экстравертная 
установка по отношению к проблеме человеческих отношений является принципиально 
руководящей; встречается, конечно, и интровертный принцип, но его значение 
является исключением и апеллирует к терпимости современного поколения.
3. Интровертный тип.
а) Общая установка сознания.
   Как я уже изложил в отделе Введение этой главы, интровертный тип отличается 
от экстравертного тем, что он ориентируется преимущественно не на объект и не 
на объективно данном, как экстравертный, а на субъективных факторах. В 
упомянутом отделе я, между прочим, показал, что у интровертного между 
восприятием объекта и его собственным действием вдвигается субъективное мнение, 
которое мешает действию принять характер, соответствующий объективно данному. 
Это, конечно, специальный случай, который приведен только для примера и должен 
служить лишь для простого наглядного пояснения. Само собою разумеется, что 
здесь мы должны найти более общие формулировки.
   Правда, интровертное сознание видит внешние условия и тем не менее выбирает 
в качестве решающей субъективную детерминанту. Этот тип руководствуется, стало 
быть, тем фактором восприятия и познания, который представляет собою 
субъективную предрасположенность, воспринимающую чувственное раздражение. Два 
лица видят, например, один и тот же объект, но они никогда не видят его так, 
чтобы оба воспринятые ими образа были абсолютно тождественны. Совершенно 
независимо от различной остроты органов чувств и личного подобия часто 
существуют еще глубоко проникающие различия в способе и в мере психической 
ассимиляции перцепированного образа. Тогда как экстравертный тип всегда 
преимущественно ссылается на то, что приходит к нему от объекта, интровертный 
опирается преимущественно на то, что привносит к констелляции от себя внешнее 
впечатление в субъекте. В отдельном случае апперцепции различие может быть, 
конечно, очень тонким, но во всей совокупности психологической экономии оно 
становится в высшей степени заметным, в особенности по тому эффекту, который 
оказывается на эго, в форме резервата личности. Скажу прямо с самого начала: я 
считаю принципиально вводящим в заблуждение и обесценивающим то мнение, которое 
вместе с Вейнингером характеризует эту установку как себялюбивую (philautisch), 
или автоэротическую, эгоцентрическую, или субъективистскую, или эгоистическую. 
Оно соответствует предубеждению экстравертной установки по отношению к природе 
интроверта. Никогда не следует забывать — а экстравертное воззрение забывает 
это слишком легко, — что всякое восприятие и познавание обусловлено не только 
объективно, но и субъективно. Мир существует не только сам по себе, но и так, 
как он мне является. Да, в сущности, у нас даже совсем нет критерия, который 
помог бы нам судить о таком мире, который был бы неассимилируем для субъекта. 
Упустить из виду субъективный фактор значило бы отрицать великое сомнение в 
возможности абсолютного познания. Это привело бы на путь того пустого и пошлого 
позитивизма, который обезобразил конец прошлого и начало нынешнего века, и 
вместе с тем к той интеллектуальной нескромности, которая предшествует грубости 
чувств и столь же тупоумной, сколь и претенциозной насильственности. 
Переоценивая способность к объективному познанию, мы вытесняем значение 
субъективного фактора, и даже прямо значение субъекта как такового. Но что 
такое субъект? Субъект есть человек, субъект — это мы. Это ненормально — 
забывать, что у познания есть субъект и что вообще нет познания, и поэтому нет 
для нас и мира, если кто-нибудь не говорит: «Я познаю», тем самым уже