радостно не принять печаль?
     В другой  момент я лежала  на  подушках,  на  мне было  много шерстяных
кашне, и  было тепло, уютно.  Я хотела  быть рожденной не как  личность,  а,
может,  как  радуга, яркая,  красная, желтая,  мягкая, прекрасная... Днем  в
какой-то момент  я  почувствовала центральное  положение своего желудка. Мне
явилось  множество  картин,  где  люди наслаждались  едой,  вспомнилась  моя
предшествующая тяга к чаю и бульону,  и всегда,  всегда что-то  поступает ко
мне  в  желудок...  Я поняла, что  сознаю это в  своей  повседневной  жизни,
постоянно  стремясь как бы  получить  грудь,  то есть  заменяющую ее  ложку,
соломинку, сигарету. И никогда не считаю, что полученного достаточно.
     Я осознала, что  вновь  стала ребенком:  зависимым, но зато  обладающим
матерью (второй женой отца), заботящейся обо мне, которой хочется и нравится
заботиться  обо  мне.  Мне доставляло  удовольствие получать то, чего я была
лишена  в детстве. Я переживала  мгновенья  радости  от  запаха  и  ощущенья
плодов: прекрасного манго, груши, персика, винограда. Глядя на них, я видела
движение   клеток.  Гораздо   позже   начала   наслаждаться  бутоном   розы:
бархатистым, благоухающим и прекрасным.
     К  концу  дня  я  неожиданно поняла,  что нашла  способ  узаконить свою
вековечную  грусть: для этого просто нужно стать  смертельно больной. Ирония
заключалась в том,  что  я  обрадовалась  и  ощутила  облегчение  от  такого
открытия.  Мне хотелось проникнуть в источник моей  грусти. Я видела, что  с
самого начала матери нечего было дать мне;  что на  деле  она ждала, чтобы я
дала что-то ей.  У меня действительно было больше чего дать ей, чем у нее --
мне, но я ощутила это, как тяжкую ношу.


     Я долго  беседовала  с отцом о печали,  не понимая, что плохого в ней и
почему она так нелюбима людьми. Я  писала ему, как много растратила энергии,
притворяясь довольной и счастливой  или улыбаясь. Я говорила о красе печали:
сладкая печаль, печальная  сладость. О разрешении -- и себе, и другим - быть
печальными,  когда та  приходит.  Печаль,  возможно, не так  популярна,  как
радость,  непосредственность или веселье. Играя в них, я растратила огромную
энергию. Теперь же  я --  просто есть:  не  есть то или это, но просто есть.
Иногда это грустно,  часто покойно, иногда чувствуешь гнев или  раздражение,
иногда - большое тепло и радость. Я теперь не грущу о том,  что мне придется
умереть. У меня гораздо больше приятных ощущений,  нежели когда-либо раньше.
Все тягостные надобности быть кем-то другим сняты. Я чувствую себя свободной
от  фальши   и   притворства.  Мою  жизнь  пронизывают  различные   духовные
переживания".
     Член  нашей  группы, посетивший Джоанну в  Калифорнии незадолго  до  ее
смерти,  привез  волнующее описание ее повседневной  жизни в оставшиеся дни.
Она  сохраняла интерес к духовному поиску и проводила несколько часов в день
в  медитации.  Несмотря  на быстро ухудшающееся  физическое  состояние, она,
по-видимому, пребывала в душевном  равновесии  и хорошем расположении  духа.
Весьма  примечательной была ее решимость не упустить ни малейшей возможности
полноценно  воспринимать  мир  до  тех   пор,  пока  это  возможно.  Джоанна
настаивала, чтобы ей подавали ту же еду, что и другим, хотя  к этому времени
проходимость желудка  была  полностью  блокирована,  и она не  могла  ничего
глотать. Джоанна медленно жевала еду,  смаковала  ее,  а  затем сплевывала в
ведро. В  последний  вечер  жизни  она была полностью поглощена  созерцанием
заходящего  солнца.  "Какой великолепный  закат", --  были  последние  перед
уходом в спальню слова. Той ночью она тихо скончалась во сне.
     После  смерти  Джоанны  ее  родные  и  близкие,  живущие  на  восточном
побережье, получили  приглашение присутствовать  на  поминках;  приглашения,
которые она еще при жизни написала каждому  лично. Когда в назначенное время
все  собрались, то были  поражены, услышав обращенный к  ним с магнитофонной
ленты  голос  Джоанны.  Это  было  нечто больше, чем  необычное и  волнующее
прощание.  Как рассказывают участники, содержание и тон речи  оказали мощное
умиротворяющее действие на тех, кто с чувством глубокого горя пришел сюда.




6. ПСИХОДЕЛИЧЕСКИЕ МЕТАМОРФОЗЫ ПРОЦЕССА СМЕРТИ




     Начиная работать с умирающими  от рака пациентами,  в простоте душевной
мы  полагали, что,  в отличие от  случаев с  душевнобольными,  нам  придется
вводить  ЛСД, в  основном, относительно "нормальным"  людям,  страдающим  от
тяжелой болезни и с  развитой, понятной и полностью  мотивированной реакцией
на создавшееся положение. Эта  иллюзия  быстро рассеялась, так как многие из
больных   продемонстрировали  широкий  диапазон  серьезных   психологических
затруднений  и  эмоциональных  проблем,   предшествовавших  возникновению  и
диагностированию  их  заболевания.  Как  оказалось,  в   нескольких  случаях
характер  этих   проблем   был  таков,   что  почти  предполагал  патогенную
зависимость.  В  целом  же  число  депрессивных состояний, ярко  выраженного
негативного  отношения   к   жизни   и   саморазрушительных  и  суицидальных
наклонностей у данных пациентов нам представляется более высоким,  чем можно