не анализ. Или другой может прийти к выводу, что переживание страха 
рождения является зародышем всех последующих невротических нарушений, тогда ему 
покажется правильным ограничиться анализом действий этого одного впечатления и 
обещать терапевтический успех через три-четыре месяца лечения. Заметьте, я 
выбрал два примера, которые исходят из диаметрально противоположных предпосылок.
 Таков почти всеобщий характер «движений отхода», каждое из них овладевает 
какой-то частью богатства мотивов в психоанализе и становится самостоятельным 
на основе этого овладения, будь то стремление к власти, этический конфликт, 
мать, генитальность в т. д. Если вам кажется, что такие отходы в развитии 
психоанализа сегодня происходят чаще, чем в других духовных движениях, то не 
знаю, должен ли я согласиться с вами. Коль скоро это так, то ответственными за 
это следует считать тесные связи между теоретическими взглядами и 
терапевтической практикой, которые существуют в психоанализе. Различия только 
во мнениях можно было бы выносить дольше. Нас, психоаналитиков, любят обвинять 
в нетерпимости. Единственным проявлением этого отвратительного качества было 
размежевание именно с инакомыслящими. В остальном их ни в чем не обидели; 
напротив, они попали в благоприятное положение, с тех пор им стало лучше, чем 
[436]
раньше, так как после отхода они освободились от упреков, от которых мы 
задыхаемся, например, в позорности детской сексуальности или смехотворности 
символики, а теперь их считают в мире наполовину честными, чем мы, оставшиеся, 
не являемся. Они сами отошли от нас вплоть до одного примечательного исключения.

Какие же еще притязания вы обозначите названием терпимость? Тот случай, когда 
кто-то выразил мнение, которое вы считаете абсолютно неправильным, но говорите 
ему: «Большое спасибо, что вы выразили это противоречие. Вы спасли нас от 
опасности самодовольства и даете нам возможность доказать американцам, что мы 
действительно настолько broadminded,* насколько они всегда этого желали. Мы не 
верим ни одному слову из того, что вы говорите, но это неважно. Вероятно, вы 
так же правы, как и мы. Кто вообще может знать, кто прав? Позвольте нам, 
несмотря на соперничество, выразить вашу точку зрения в литературе. Надеемся, 
что вы будете столь любезны и постараетесь высказаться за нашу, которую вы 
отвергаете». Это, очевидно, станет в будущем обычным в научной работе, когда 
окончательно утвердится злоупотребление теорией относительности Эйнштейна. 
Правда, пока мы до этого не дошли. Мы ограничиваемся старой манерой 
представлять свои собственные убеждения, подвергаясь опасности ошибиться, 
потому что против этого нельзя защититься, и отвергаем то, что нам противоречит.
 В психоанализе мы в достаточно полной мере пользовались правом на изменение 
своего мнения, если полагали, что нашли что-то лучшее.

Одним из первых приложений психоанализа было то, что он научил нас понимать 
противников, которые появились в нашем окружении из-за того, что мы 
за-
– * Терпимы (англ.} – Прим. пер.


[437]
нимались психоанализом. Другие приложения, объективного характера, могут 
вызвать более общий интерес. Ведь нашим первым намерением было понять нарушения 
человеческой душевной жизни, потому что один поразительный пример показал, что 
понимание и выздоровление здесь почти совпадают, что путь, по которому можно 
идти, ведет от одного к другому. И это долгое время оставалось нашим 
единственным намерением. Но затем мы обнаружили тесную связь, даже внутреннюю 
идентичность между патологическими и так называемыми нормальными процессами, 
психоанализ стал глубинной психологией, а так как ничего из того, что человек 
создает или чем занимается, нельзя понять без помощи психологии, психоанализ 
нашел свое применение в многочисленных областях науки, особенно гуманитарных, 
оно напрашивалось само собой и требовало разработки(1). К сожалению, эти задачи 
натолкнулись на препятствия, по сути дела обоснованные, которые не преодолены и 
по сей день. Такое применение предполагает профессиональные знания, которых не 
имеют аналитики, в то время как те, кто ими обладает, ничего не знают об 
анализе, а может быть, не хотят ничего знать. Таким образом, получилось, что 
аналитики, как дилетанты с более или менее достаточным багажом, часто собранным 
в спешке, предпринимали экскурсы в такие 
области

–
(1) Если у истоков психоанализа Фрейд ограничивал его притязания клиникой 
неврозов, то в дальнейшем, абсолютизируя разработанные им на этом материале 
гипотезы и понятия, он распространил их на всю область человеческой культуры и 
в связи с этим полагал, что гуманитарные науки могут быть преобразованы на 
основе данных психоанализа. Экспансия последнего в эти науки повлекла за собой 
проникновение в них ошибочных представлений об определяющей роли 
бессознательной п