женственности исчерпало возможности личности. Мы как терапевты жалуемся 
на это положение вещей, даже если вам удается устранить недуг путем разрешения 
невротического конфликта.

Это все, что я хотел вам сказать о женственности. Разумеется, все это неполно и 
фрагментарно, да и не всегда приятно звучит. Не забывайте, что мы описали 
женщину лишь в той мере, в какой ее сущность опре– 
[425]
деляется ее сексуальной функцией. Это влияние заходит, правда, очень далеко, но 
мы имеем в виду, что отдельная женщина все равно может быть человеческим 
существом. Если вы хотите знать о женственности больше, то спросите об этом 
собственный жизненный опыт, или обратитесь к поэтам, или подождите, пока наука 
не даст вам более глубокие и лучше согласующиеся друг с другом сведения.




[426]



ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ ЛЕКЦИЯ. Объяснения, приложения, 
ориентации

Уважаемые дамы и господа! Позвольте мне вместо, так сказать, сухого изложения 
материала побеседовать с вами о вещах, имеющих очень мало теоретического 
значения, но все-таки близко касающихся вас, поскольку вы ведь дружески 
настроены по отношению к психоанализу? Представим себе, например, случай, когда 
вы в часы досуга берете в руки немецкий, английский или американский роман, 
ожидая найти в нем описание людей и вещей на сегодняшний день. Через несколько 
страниц вы наталкиваетесь на первое суждение о психоанализе, а затем и на 
другие, даже если из контекста это, по-видимому, не вытекает. Не думайте, что 
речь идет об использовании глубинной психологии для лучшего понимания 
действующих лиц или их поступков, хотя существуют и более серьезные сочинения, 
в которых эти попытки действительно имеются. Нет, по большей части это лишь 
иронические замечания, которыми автор романа хочет показать свою начитанность 
или интеллектуальное превосходство. И далеко не всегда у вас возникает 
впечатление, что он действительно знает то, о чем высказывается. Или вы идете в 
дружескую компанию отдохнуть, это может быть и не в Вене. Через 
[427]
некоторое время разговор переходит на психоанализ, и вы слышите, как самые 
различные люди высказывают свое суждение по большей части в тоне несомненной 
уверенности. Суждение это обычно пренебрежительное, часто брань, по меньшей 
мере, вновь насмешка. Если вы будете так неосторожны и выдадите, что кое-что 
понимаете в предмете, на вас все накинутся, требуя сведений и объяснений, и 
через некоторое время вы убедитесь, что все эти строгие приговоры отступают 
перед любой информацией, что едва ли хоть один из этих противников брал в руки 
хотя бы одну аналитическую книгу, а если все-таки брал, то не преодолел первого 
же сопротивления при знакомстве с новым материалом.

От введения в психоанализ вы, может быть, и ждете указания, какие аргументы 
использовать для исправления явно ошибочных мнений об анализе, какие книги 
рекомендовать для лучшего ознакомления с ним или же какие примеры из литературы 
или вашего опыта следует приводить в дискуссии, чтобы изменить установку 
общества. Но я прошу вас, не делайте ничего этого. Это было бы бесполезно, 
лучше всего вам вообще скрыть свою осведомленность. Если же это уже невозможно, 
то ограничьтесь тем, что скажите: насколько вам известно, психоанализ – особая 
отрасль знания, очень трудная для понимания и обсуждения, и занимается он очень 
серьезными вещами, так что шутить здесь нечего, а для публичных развлечений 
лучше поискать другую игрушку. И конечно же, не участвуйте в попытках 
толкований, если неосторожные люди расскажут свои сновидения, и не поддавайтесь 
искушению вербовать сторонников анализа сообщениями о случаях выздоровления.

Но вы можете спросить, почему эти люди, как пишущие книги, так и ведущие 
разговоры, ведут себя 
[428]
так некорректно, и склонитесь к предположению, что дело не только в людях, но и 
в психоанализе тоже. Я думаю об этом точно так же; то, что в литературе и 
обществе выступает для вас как предрассудок – это последствия предшествующего 
суждения, а именно суждения, которое позволяли себе представители официальной 
науки о молодом психоанализе. Я уже однажды жаловался на это в одной 
исторической работе и не буду делать этого вновь – быть может, и этого 
одного-то раза слишком много, – но поистине не было ни одного нарушения законов 
логики, равно как и ни одного нарушения правил приличия и хорошего тона, к 
которому не прибегали тогда научные противники психоанализа. Ситуация была, как 
в средние века, когда преступника или даже всего лишь политического противника 
пригвождали к позорному столбу и отдавали на поругание черни. И вы, может быть, 
не представляете себе отчетливо, насколько в нашем обществе распространяется 
дурной тон и какие безобразия позволяют себе люди, если они как часть общей 
массы чувствуют себя освобожденными от личной ответственности. К началу тех 
времен я был довольно одинок, вскоре увидел, что полемика не имеет никаких 
перспектив и что даже самообвинение и апеллирование к лучшим умам бесполезно, 
так как просто не существует никаких инстанций, которые должны были бы 
рассматривать жалобу. Тогда я пошел другим путем, я впервые применил 
психоанализ, объяснив себе поведение массы феноменом того же самого 
сопротивления, с которым я боролся у отдельных пациентов, сам воздерживался от 
полемики и оказывал влияние в том же направлении на своих сторонников, которые 
постепенно появлялись. Метод был хорош, опала, в которую попал тогда анализ, с 
тех пор была снята, но как оставленная вера продолжает жить в суеверии, а 
[429]
отвергнутая наукой теория сохраняется в народном мнении, так и тот 
первоначальный бойкот психоанализа научными кругами продолжается сегодня в 
ироническом прен