н совершенствоваться самостоятельно,
 и успехи первых его работ никогда не позволяют судить о действительной 
эффективности аналитической терапии.

Многие попытки лечения не удались в первое время использования анализа, потому 
что он применялся в случаях, которые вообще не подходят для этого метода и 
которые сегодня мы исключаем благодаря нашим взглядам на его назначение. Но это 
назначение могло быть установлено только на основании опыта. В свое время не 
знали заранее, что паранойя и 
[263]
Dementia praecox в ярко выраженных формах неподвластны анализу, и пытались 
применять этот метод при всех заболеваниях. Однако большинство неудач первых 
лет произошло не по вине врача или вследствие неподходящего объекта, а из-за 
неблагоприятных внешних условий. Нашей темой были только внутренние 
сопротивления пациента, которые неизбежны и преодолимы. Внешние сопротивления, 
оказываемые анализу условиями жизни больного, его окружением, имеют 
незначительный теоретический интерес, но огромное практическое значение. 
Психоаналитическое лечение можно сравнить с хирургическим вмешательством, и оно 
тоже требует самых благоприятных условий для удачного проведения. Вы знаете, 
какие меры обычно предпринимает при этом хирург: соответствующее помещение, 
хорошее освещение, ассистенты, отстранение родственников и т. д. А теперь 
спросите себя, сколько из этих операций закончилось бы благополучно, если бы 
они делались в присутствии всех членов семьи, сующих свой нос в операционное 
поле и громко вскрикивающих при каждом разрезе ножа. При психоаналитическом 
лечении вмешательство родственников – прямая опасность и именно такая, к 
которой не знаешь как отнестись. Мы готовы к внутренним сопротивлениям пациента,
 которые считаем необходимыми, но как защититься от этих внешних сопротивлений? 
С родственниками пациента нельзя справиться при помощи каких-либо разъяснений, 
их невозможно убедить держаться в стороне от всего дела, и никогда нельзя быть 
с ними заодно, потому что рискуешь потерять доверие больного, который 
справедливо требует, чтобы лицо, пользующееся его доверием, было на его стороне.
 Кто вообще знает, какие разногласия часто раздирают семью, тот и в качестве 
аналитика не будет удивлен, узнав, что близкие боль– 
[264]
ного проявляют подчас меньше интереса к его выздоровлению, чем к тому, чтобы он 
остался таким, каков он есть. Там, где невроз связан с конфликтами между 
членами семьи, как это часто бывает, здоровый долго не раздумывает над выбором 
между своим интересом и выздоровлением больного. Нечего удивляться, что мужу не 
нравится лечение, при котором, как он имеет основание предполагать, вскрывается 
ряд его прегрешений; мы не только не удивляемся этому, но и не можем упрекать 
себя, если наши усилия остаются бесплодными или преждевременно прекращаются, 
потому что к сопротивлению больной женщины прибавляется сопротивление мужа. Мы 
стремимся к чему-то такому, что в существующих условиях было невыполнимо.

Вместо многих случаев я расскажу лишь один, когда я из врачебных соображений 
был осужден на роль пострадавшего. Много лет тому назад я приступил к 
аналитическому лечению молодой девушки, которая из-за страха уже долгое время 
не могла выходить на улицу и оставаться одна дома. Больная постепенно 
призналась, что ее фантазией завладели случайные свидетельства существования 
нежных отношений между ее матерью и состоятельным другом дома. Но она была 
такой неловкой или такой хитрой, что намекнула матери на то, что обсуждалось на 
аналитических сеансах, причем, изменив свое поведение по отношению к матери, 
она настаивала на том, чтобы только мать избавляла бы ее от страха оставаться 
одной, и, когда та хотела уйти из дома, полная страха, преграждала ей дорогу к 
двери. Мать сама раньше была очень нервной, но несколько лет тому назад 
вылечилась в гидропатической лечебнице. Заметим к этому, что в той лечебнице 
она познакомилась с мужчиной, с которым могла вступить в сношения, удов– 
[265]
летворившие ее во всех отношениях. Пораженная бурными требованиями девушки, 
мать вдруг поняла, что означал страх ее дочери. Она позволила себе заболеть, 
чтобы сделать мать пленницей и лишить ее свободы передвижения, необходимой для 
встречи с возлюбленным. Быстро приняв решение, мать покончила с вредным 
лечением. Девушка была доставлена в лечебницу для нервнобольных и в течение 
многих лет ее демонстрировали как «несчастную жертву психоанализа». Так же 
долго из-за отрицательного результата лечения этого случая обо мне ходила 
дурная молва. Я хранил молчание, потому что считал себя связанным долгом 
врачебной тайны. Много времени спустя я узнал от своего коллеги, который 
посетил ту лечебницу и видел там девушку, страдавшую агорафобией, что отношения 
между ее матерью и состоятельным другом дома известны всему городу и пользуются 
одобрением мужа и отца. Итак, в жертву этой «тайне» было принесено лечение.

В довоенные годы, когда наплыв больных из многих стран сделал меня независимым 
от милостей или немилостей родного города, я следовал правилу не браться за 
лечение больного, который не был бы sui juris,* независимым от других в своих 
существенных жизненных отношениях. Не всякий психоаналитик может себе это 
позволить. Может быть, из моих предостережений против родственников вы сделаете 
вывод, что в интересах психоанализа больных следует изолировать от их семей, т. 
е. ограничить эту терапию обитателями лечебниц для нервнобольных. Однако я не 
могу с вами в этом согласиться; гораздо лучше, если больные – поскольку они не 
находятся в состоянии тяжелого истощения – остаются во время