олько раз 
этот процесс, часто создает живой, метафорический внутренний язык ("Опять этот 
твой проклятый слон!"), выразительный и эффективный, так что даже те, которые 
казалось бы, сами не очень эффективно работают в этой технике, поддаются ее 
энергии. Обретая в себе дотоле дремавшие части себя, люди становятся более 
живыми и дифференцирование восприимчивыми к другим, менее замкнутыми в своих 
социальных ролях. Даже жестко антагонистические супруги, слишком защищающиеся и 
испуганные, чтобы слышать друг друга в обычном разговоре, обнаруживают симпатию 
друг к другу, когда партнер глубоко погружается в проекцию. 

В некоторых группах, как упоминалось, обобщается опыт : "Это твоя горилла". 
Каким-то образом, когда человек работает интенсивно с гориллой, я как 
наблюдатель могу глубоко почувствовать, что он действительно видит то, о чем 
говорит, и что это действительно отличается от того, что говорю я, – он не 
просто описывает неправильным образом объективную реальность, которую я вижу 
так ясно. Мы действительно различны, и это ОН. Следствием такого понимания 
часто оказывается способность дать другому быть тем, что он есть. Большинство 
из нас сохраняют за собой право судить других постоянно, когда они выражают 
себя, с точки зрения норм социального поведения. Мы свободно позволяем себе 
говорить: "На самом деле ты имеешь в виду..." или "Тебе следует..." Когда же 
человек глубоко вовлечен в выражении себя в упражнении отождествления, было бы 
совершенно неуместным вторжением сказать: "Но в действительности этот объект...
" или "Твоя горилла должна...". Приобретение в этой области способности дать 
другим быть собой часто обобщается и переносится в жизнь, как вообще 
способность давать людям быть самими собой в их уникальности. 

Кроме того, для меня наибольшее воздействие этого упражнения на группу – просто 
общее ощущение возбуждения и игры, которые возникают. Понимание, что смех может 
быть глубоким, а глубина – веселой, что мы можем смеяться до слез и плакать до 
смеха на несколько минут, и при этом может возникнуть очень нужное и полезное 
знание. Все это поможет группе сдвинуться от тяжелой, ориентированной на 
проблемы настроенности к чему-то более богатому и полному. Трещина между 
учением и жизнью, очень частая как в жизни, так и в группах, начинает зарастать.
 В конце концов не так уж важно, что еще делает группа, если она может достичь 
этого. Определение и проекция. 

Когда люди говорят о проекциях, они, мне кажется, имеют в виду, что 
проецировать – значит помещать некоторые качества из себя в кого-то другого, то 
есть всякое обвинение автобиографично. Точнее сказать, что я вижу, слышу, 
чувствую некоторое качество скорее в другом, чем в себе – как я могу поместить 
его туда? На практике проекция означает повышенную чувствительность к качеству 
или теме, о которой идет речь. 

Если я чувствую некоторую подавленность и оглядываюсь вокруг себя на лица 
других, которые, возможно представляют выражение широкого диапазона 
человеческих чувств, я наверное замечу и отмечу про себя, если не вслух, людей, 
чьи лица выражают подавленность. Если я зол, я замечу тех, кто этому 
соответствует. Это будет ощущаться как данное сознавание, хотя в 
действительности оно – выбранное. Я переживаю подавленность или гнев, и затем 
приписываю источник этого другим. 

При этом, когда я оглядываюсь и говорю: "Что-то ты подавленно выглядишь", 
обычно это до некоторой степени, хоть чуточку верно, потому что именно так я 
выбрал материал своей проекции. Если я не совсем психотик, я не буду 
проецировать качество на того, кто не проявляет ни малейших его признаков (см. 
гемму о Норберте), даже в крайних случаях это надо иметь в виду. 

И еще одно наблюдение относительно проекции. Ясно, что я не могу проецировать 
чувство, если его у меня нет, но я думаю также, что я не могу воспринять 
чувство или качество, если во мне нет хотя бы следа его. Если я полон любви, я 
не могу видеть ненависть в других. Проекция и восприятие – две стороны одной 
монеты, неразделимые и проникающие друг в друга, так что иной раз, путаясь, я 
называю их воспроекцией и проприятием. 




ЧАСТЬ II. ПРОСВЕТЛЕНИЕ

Я представляю себе Фрица Перлза как ребенка, бродящего по площадке для игр, 
полной разнообразных принадлежностей. Некоторые он детально исследует, другими 
играет некоторое время, на иные лишь бросает взгляд, размышляя вслух и двигаясь.
 Иногда он возвращается к старым игрушкам и рассматривает их под углом зрения 
нового накопленного опыта, обнаруживая что-то, чего он не заметил в первый раз. 
Неудивительно, что та игрушка, с которой он играл в данный момент, была самой 
важной, и заполняла его мысли и разговоры, пока он с ней играл. 
Через некоторое время другие дети замечают, как ему интересно, и присоединяются 
к нему. Он охотно делится игрой с другими – более охотно, чем некоторые из тех, 
кто к нему присоединился, – хотя он и не слишком склонен к кооперации и иногда 
заинтересован в сохранении собственности. Некоторые из присоединившихся к нему 
не обладают слишком развитым воображением. То, с чем Фриц играл в тот момент, 
когда они к нему присоединялись, составило для них всю гештальттерапию, и они 
начинали протестовать, когда он переходил к другим вещам. Иной раз, встречая 
гештальттерапевта, я могу догадаться, в какой момент он присоединился к Перлзу, 
по игрушкам, которые продолжают ег