оказаться неполноценной женщиной, которую муж перестанет любить.
Я думала только о себе, подсознательно относясь к ребенку как к средству, 
гарантировавшему любовь мужа и появление на свет будущих детей. Оттуда и ведет 
начало его страх меня не любят, его потребность быть послушным и делать все так,
 как нравится родителям, тогда его станут любить. В его страхе ведь частично 
присутствует страх смерти.
Дорогое дитя, я отдала бы все, что угодно, лишь бы ты не думал о том, что я 
когда-то желала твоей смерти. Я люблю тебя, но была такая глупая и не знала, 
что, будучи ростом в один миллиметр, ты уже был совершенен и всеведущ. Дорогое 
дитя, я и сейчас еще не умею мыслить правильно - видишь, я только что хотела 
купить твою любовь за все богатства мира, но тебе этого не надо. Тебе нужна 
свобода в любви. Сколь же трудно мне было это понять. Ведь мы привыкли считать 
семью своей собственностью. Дорогое дитя, прости меня за мои ошибки.
Знаю и то, что его чувство вины вызвано тем, что его появление на свет 
причинило мне физические страдания - мне сделали разрез промежности. В то время 
так было принято, хотя ребенок шел легко и быстро. Я могла бы воспротивиться 
врачам, если умела бы рожать без страхов, но я не умела. Я сомневаюсь, в 
ребенке ли одном причина опущения моей матки, но поскольку это связывают с 
родами, то и я сама причастна к этому.
Я замечала, что, слушая такие речи, ребенок раздражается, но что он может 
ощущать себя задетым, это мне в голову не приходило. Только сейчас осенило. 
Боже милосердный, ведь я косвенно винила его и в этом, а он, сам того не 
сознавая, присовокупил эту вину к другим. Он говорил, что не хочет ничего 
слышать о таких ужасных вещах. Возможно, ему было страшно. Я и не думала, что 
мой разговор может его испугать. Такое ощущение, будто мне уже и рта нельзя 
раскрыть. Нет, только не думать... Ну вот, ударилась в театральщину сама перед 
собой! Спокойствие, только спокойствие! Мне нужно признаться себе в том, что я 
должна быть честна перед собой, и осознать, что я и только я могу и обязана 
исправить свои ошибки.
Мой ребенок честнее со мной, чем я с ним. Я его обвиняла, а он не возражал. 
Меня он не обвинял в том, что я его не люблю. Мне казалось оправданным, что он 
думает именно так, но теперь я знаю - он не имеет права так думать, ведь я его 
люблю. От страха услышать обвинения по этому вопросу у меня стали путаться 
мысли. Я причинила своему ребенку боль, он лишь страдал и отворачивался в 
сторону, но мне это не нравится - это будит во мне чувство вины.
Я всегда хотела, чтобы люди откровенно выражали свои мысли, требовала честности 
как в поступках, так и в чувствах, а сама оказалась более скрытной, чем все. Я 
гордилась своей честностью, однако вместо того, чтобы высказывать плохое, я 
стискиваю зубы, желая сохранить домашний покой. Требую от других того, чего 
сама не делаю, поскольку стесняюсь своих желаний. Ребенок испытывал печаль, я 
же считала его упрямым и замкнутым. Он избегал причинять мне боль, так как 
однажды, когда я очень тяжело болела, дети настолько напугались, что я умру, 
что я и сама напугалась и от испуга выздоровела, но позже я про это забыла. Я 
причинила ребенку гораздо больше боли своим правом взрослого и сильного.
Дорогая злоба ребенок меня не ценит, прости, что я не освободила тебя раньше.
Я все запрещала ребенку сутулиться, ибо уважающий себя человек должен держаться 
прямо. Опять я лгу. На самом деле я не терплю приниженности. Я не замечала того,
 что ребенок сутулится из-за чувства вины, а опущенный взор не скрывает ничего 
иного, кроме слез, которые могли бы поведать следующее: "Мама, ты меня не 
любишь. Ты постоянно делаешь мне больно своими обидными словами, своими 
вздохами, подчеркнутым закрыванием дверей и оборванным разговором. Всем этим ты 
словно даешь понять, что с такими, как я, ни к чему разговаривать 
по-человечески. Я не могу всего рассказать, сам себя не понимаю, я только учусь.
 А стоит мне что-нибудь сказать, как ты обижаешься. Правда, ты делаешь вид, 
будто все в порядке, но все равно обижаешься. Ты считаешь, что хорошо 
разбираешься в настроении и мыслях других, но что и другие также могут ощущать 
твои скрытые мысли, этого ты не признаешь. Я не хочу, чтобы моей матери было 
плохо. По правде говоря, я поступаю, как и ты - ради домашнего покоя я делаю 
удивленное лицо, как бы говоря тем самым: миленькая, ты меня неправильно поняла.
 Я ненавижу ложь. Когда вор ворует вещь, то это, по-моему, лучше, чем когда 
скрывают чувства и дают им иное название. Тогда мне бывает очень плохо. Я люблю 
тебя больше всех на свете, но тебе нужны доказательства, а их я не умею тебе 
представить".
Дорогая злоба мой ребенок не ценит меня, ты научила меня увидеть, что моя 
обиженность оседает в ребенке, а раньше я этого не понимала. Я бывала обижена, 
когда узнавала, что ребенок обращался за советом к другому, боясь подойти ко 
мне. Я была удручена и проливала слезы, как проливают несчастные матери, 
которые все делают для ребенка, а им на добро отвечают злом. Теперь я знаю, что 
это были слезы злобы. Я осуждала тех матерей, которые в обмен за свою заботу 
требовали от ребенка послушания. Теперь-то я понимаю, что сама поступала так же.
 Обвиняла ребенка в недоверии, хотя в душе чувствовала, что сама явилась тому 
причиной, однако до сих пор не попросила у него прощения. Считая себя 
непогрешимой, я накапливала в душе ожесточенность.
Дорогая злоба ребенок меня не ценит, прости за то, что, растя тебя, я не 
сознавала, что во мне зреет желание, чтобы ребенок признался бы в какой угодно 
вине и тем самым унизил бы себя передо мной.
Прости, что прощение воспринималось мной за унижение. Сейчас я понимаю, почему 
иной раз люди вместо прощения говорят: "Лучше умереть!" Я не сознавала, что это 
я должна поклониться с уважением ребенку и просить прощения за то, что он 
научил меня понимать свои ошибки. Мне давно следовало бы увидеть себя в ребенке